Сын Сека (ЛП)

Он не знал, как сказать женщине, что та ошибается. Тогда юноша просто пытался выжить, и он не был прирожденным лидером, всегда оставался один, неважно, сколько людей оказывалось рядом с ним. Нельзя привыкать к чему-то, рано или поздно всё исчезнет. Единственное, что принадлежало ему — собственное сердцебиение, и юноша сражался ради того, чтобы оно продолжалось.

— Это не награда, — добавила офицер, когда он так ничего и не сказал. — Для тебя это ещё один способ служить.

— Но почему? — спросил юноша, посмотрев на неё.

— Ты что, не слушал, солдат? Блистательная Гвардия Императора работает на пулях, крови и героях. Разжиться первыми двумя бывает непросто, третьими, Трон свидетель, почти невозможно. По крайней мере, живыми, — женщина улыбнулась, и её серые глаза блеснули, словно полированный оружейный металл. — Мертвых героев у нас полно.

Он снова посмотрел на документы в руках. Выбора нет… Впрочем, у него никогда не было выбора.

Выпрямившись, майор указала кивком на кипу пергаментов.

— Здесь всё: расписание занятий, приказ о переводе, то, без чего чернильные души жить не могут.

Затем, снова кивнув, как бы говоря «салютовать не нужно» — если юноша вдруг собирался, — она развернулась и зашагала прочь, стуча каблуками сапог по пластековому покрытию.

— Я не умею читать! — крикнул юноша, подкидывая ей единственное возражение, которое смог придумать.

— Учись, — не оборачиваясь, ответила офицер.

V

В осквернении присутствует величие, в ужасе содержится истина. Стоя на коленях в преддверии, я облачен в порождения ночных кошмаров. Моя непокрытая голова поблескивает розоватой рубцовой тканью. Рот спрятан под маской — рука, что прикрывает его, отсечена у недобровольной жертвы. Кожа на ней сморщилась, но вот ногти растут до сих пор, и, загибаясь крючками, впиваются мне в щеки. Мои уши, отрезанные мною самим, свисают с шеи, мягко постукивая о нагрудник. Моя броня — пласталь, отделанная бронзой, и засохшая корка кровавых благословлений покрывает её резьбу. Татуировки, шрамы и клейма покрывают мои руки, говоря богам, что я принадлежу им, что мои господа призвали меня к ним. На поясе висят многочисленные кости — пальцы, кусочки черепов, зубы, — нанизанные на проволоку или укрепленные на цепях рядом с ножами для жертвоприношений, свежевания и укрощения плоти. Я знаю историю каждой кости; я заточил лезвие каждого из клинков. Они связаны со мною, хоть и не принадлежат мне. У них собственные души, собственное безмолвие.

Ужас живет в глазах тех, кто смотрит на меня. Так и должно быть — эти создания слабы и затеряны в шуме своих заблуждений. Они видят знаки Запредельной Тьмы, слышат стук костей по острому железу и думают, что всё это предназначено для них. Они думают, что ради пробуждения их страха я подобрал пальцевые кости священника, сгинувшего в погребальном костре Нура, выжег восьмиконечные звёзды на ладонях и всегда смачиваю веки первой кровью, пролитой в битве.

Но я делаю всё это не ради того, чтобы меня боялись, и нераскаявшиеся страшатся меня по иной причине.

Они боятся меня, потому что я — всё, чем они не смогли стать.

Словно в кожу, я облачен во вселенские истины.

VI

Дождь Сартузы стучал по визору его шлема, поднятому, чтобы прикрывал глаза и не запотевал от дыхания, мешая обзору.

— Что-нибудь слышно от командования? — спросил офицер.

— Ничего, сэр, всё по-прежнему.

— Попробуйте ещё раз, не опускайте руки, — произнес он, не глядя на стоящего навытяжку сержанта. По позолоченному с зеленью нагруднику бойца стекала вода, влажные золотые львы сверкали в блеске молний. — Переведите остальных иррегуляров к южному краю, втисните их между позициями цирканцев и кенренцев.

— Есть, сэр, — ответил сержант. Меньше чем через три часа он погибнет, лишившись левой половины головы, которую снесет осколок размером с тарелку. Вместо воды по золотым львам на груди потечет кровь.

— И передайте офицеру снабжения приказ выдать солдатам все оставшиеся у нас батареи питания.

— Сэр… — начал сержант; он был человеком пожилым, опытным и многое повидавшим, поэтому знал, когда можно задавать вопросы офицерам, и как именно это следует делать. — Сэр, какой последний приказ мы получили от командования?

— Последнее, что они передали — держать позицию и ждать, — встретив взгляд сержанта, он растянул губы в лучшей из своих улыбок. Она выглядела естественной, ведь офицер практиковался в ней долгие годы. Для него, как и для сержанта, этот разговор был частью ожидаемого поведения в сложившейся ситуации, частью порядка, которому следовали солдаты, понимавшие, что всё вполне может быть кончено. — Затем командование умолкло, а все подразделения за границей города перестали выходить на связь. Но нам предписано держать позицию, и мы выполняем этот приказ.

Офицер умолчал, что командование ничего не говорило о переходе в полную боевую готовность.

— Так точно, сэр, — произнес сержант и отсалютовал.

— Ну, двигай, — кивнув, сказал ему офицер. Боец ушел, и его место заняли дождь и сумрак.