Сын Сека (ЛП)

Джон Френч СЫН СЕКА

РАССКАЗ

Я обожаю произведения Джона Френча. Нет, правда же, в них всегда присутствует мрачная поэтичность, и он очень уверенно управляется со зловещими темами, поднимаемыми в сеттинге Warhammer 40,000, демонстрируя отличную способность смотреть в суть вещей. Меня крайне обрадовало его согласие написать историю для этой антологии; как и в случае с Робом, для Джона это первый визит в Миры Саббат (да, теперь он тоже получит клубный галстук).

Я знал, о чем собирается писать Джон, но, получив его рассказ, понял, что просто обязан поместить его сразу после«Кто знает?», поскольку две эти истории весьма близки по теме.

Приготовьтесь погрузиться в опьяняюще темную реальность… Д. Абнетт.

I

«Сыновья и дочери наши,

По красной реке уплывшие,

Когда же они вернутся?

Когда они вновь запоют?»

Отрывок из «Песни Основания», Вервун-улей.

Город-святилище Сартуза, Кабал-эпсилон, 777.М41

(22-й год Крестового похода Миров Саббат)

Я услышу его голос.

Осознание этого изменяет меня. Многие смерти, многие двери ждут наших душ, и я пройду через каждую из них — сияя радостью, черпая силы в том, что он уже даровал мне. А теперь я услышу его голос, который заглушит меня. Моего собственного голоса не станет. Я вновь приду в этот мир, и стану сыном во второй раз.

Я жду, как ждал уже много мер времени. Чаши с маслами семь раз выгорели досуха с тех пор, как я вошел в это преддверие. Их пламя источает сладкий дым — дым Сартузы, взятый с улиц города, только привыкающего к тишине. Первые кувшины с маслом, добытым в ямах переработки, всегда приносят ему, чтобы он мог вдохнуть запах миров, ввергнутых в безмолвие его сынами. То, что жидкость в чашах горит сейчас, для меня, это истинная честь.

Молчание Сартузы было произведением искусства. Пламя, сейчас наполняющее чаши, отбрасывает дрожащие тени на стены преддверия, и каждый из его красно-золотых язычков — дитя огня, зажженного нами на том благословленном мире. Мы забрали голоса города, один за другим, разрез за разрезом, выстрел за выстрелом, пока бурные алые потоки не заструились из дверей, а улицы не превратились в багряные отражения погребального костра. Люди Сартузы сражались — о, как они сражались! Пули и вспышки рычали на нас из окон, из окопов, обложенных мешками с песком, из ям, вырытых снарядами в земле. Многие из нас погибли, многие обратились немым мясом, всем, что остается от жизни, лишенной голоса. Сейчас я представляю их себе — сваленные в кучу тела, сделавшиеся красными и влажными. Теперь их голоса слились в один, и они больше не слышат лжи собственных сердец, лжи, утверждающей, что жизнь — нечто большее, чем мимолетные мгновения, нарезанные пульсом на секунды. Впрочем, мы шли вперед, и нераскаявшиеся пытались держаться, отбрасывать нас, не кричать в отчаянии, даже когда дым заволок небеса, а горизонт объяло пламя. Незнание не означает абсолютной слабости, и они бились, пока не осталось лишь одно кольцо обороны, вокруг статуи их бога.

Все звуки сгорели в погребальном костре, и мы стояли, окруженные великолепием сотворенного нами, под дождем, чёрным от пепла. Мы смотрели на тех немногих, кто ещё сопротивлялся, а вода бежала по нашим клинкам и вытекала из дул наших ружей. Встречая наши взгляды, они что-то кричали, словно ярость могла изгнать обреченность. Какая отвага, какая глухота звучала в этом. Лица каждого из них превратились в кожаные маски, размалеванные пылью и сажей, а глаза стали окнами, широко распахнутыми в страх.

Всех, кроме одного.