Сын Льва

— Нет, сто раз нет! — Мамуля, совсем по-женски подобрав полы своей расшитой хламиды, выскочил на сцену, схватил Леодана за руки, заглянул в глаза. — Я тебе не верю. И зритель не поверит. Ты просто декламируешь текст.

Леодан машинально заглянул в папирус. Он не перепутал ни единого слова, все прочитал так, как записал Залман. И что же он делает не так?

— Китис! — заорал Мамуля. — Китис, разорви тебя демоны, иди сюда!

— Он ушел, Эгон, — отозвался один из актеров, сидевших неподалеку от сцены и занятых починкой бутафорской колонны. — Зал отправил его за жратвой.

— Почему я всегда все узнаю последним? — Мамуля топнул ногой так, что облепившие перила на верхнем ярусе амфитеатра галки тучей взлетели в воздух. — Ладно, обойдемся без него. Представь себе, что я — это Китис. То есть Фаэн. Представил?

— Да, — Леодан снова заглянул в папирус.

— Хорошо, — Мамуля протянул к юноше унизанные браслетами руки, раскрыл ладони в зовущем жесте. — Он стоит под твоим балконом. Он влюблен. Он смотрит тебе в глаза. Прах тебя покрой, куда ты смотришь?

— Прости, я отвлекся, — Леодан смущенно потупил взгляд. — Что я должен делать?

— Жить! Не говорить слова, записанные на этом засратом папирусе, а жить, понял? Начинай!

Леодан кивнул, поднес папирус к глазам, пробежал еще раз надоевшие до тошноты строчки своего монолога:

Кто ты такой? Что делаешь ты здесь?
Зачем меня в сей час ты беспокоишь?
О, боги! Ты… Безумец! Как ты смеешь?
Немедля уходи — когда тебя
Под окнами моими кто увидит,
Не миновать беды…

— Плохо! — Мамуля схватился за голову. — Где страсть? Где страх? Ты любишь этого парня, понимаешь?

— Понимаю.

— А я не слышу! Ты говоришь с ним, как пристав с пьяным бродягой, шатающимся по ночной улице. Где трепет сердца, беспокойство за любимого, который подвергает свою жизнь опасности, пробравшись в сад враждебного семейства? Ты бы видел свое лицо. Каменная физиономия, как у статуи Аквина на площади. А жесты? Они поважнее слов будут. Дай сюда! — Мамуля вырвал у Леодана папирус. — Вот, слушай:

Еще лицо не видела твое,
Но поняла, что это ты, несчастный,
Пришел сюда, чтоб мой покой нарушить,
Заставить сердце леденеть от страха.
Неужто не поймешь — тебя убьют,
Коль здесь застанут, под моим балконом?

— Проклятье, Зал умудрился в слове «балконом» сделать две ошибки!

— Что? — не понял Леодан.

— Да так, ничего… Что скажешь?

Леодан пожал плечами. Сказать было нечего — Мамуля действительно мастерски проиграл прочитанный им маленький фрагмент. Голос актера звучал взволнованно, протяжно, с мольбой и страхом, лицо отражало все чувства, а движения руки, которую Мамуля то прикладывал к груди, то протягивал вперед в отстраняющем жесте, будто иллюстрировали слова роли.

— Вот что значит талант актера, — заявил Мамуля, промокнув лоб кружевным платком. — Смотри и учись.

— Мне обязательно жестикулировать? — спросил Леодан.

— Обязательно. Среди зрителей непременно найдутся три-четыре глухих пентюха, которые ничегошеньки не услышат из твоего щенячьего мяуканья на сцене. Ты должен продублировать свои слова жестами специально для всяких тугоухих ублюдков. Я уж не говорю о ценителях, которых в зале будет полно. И все они потом будут называть тебя бездарем, разбирая по косточкам твою дерьмовую игру. Приятно будет это слышать?

— Я не хочу играть, — Леодан развернулся и начал спускаться со сцены. Мамуля пару секунд в остолбенении смотрел юноше вслед, потом кинулся за ним, схватил за руку.

— Не смей меня трогать! — Леодан ударил актера по руке. — Катитесь к демонам с вашим театром. Не больно и хотелось.

— Постой, милый, не сердись, — Мамуля всплеснул руками. — Прости, если я тебя обидел. Ты талантливый, очень талантливый. Но актерское ремесло очень и очень непростое. Надо учиться. Я ведь в юности тоже учился. Мой импресарио меня палкой бил, если я путал слова роли. Так бил, что мой задний фасад стал в конце концов смахивать на задницу павиана. Я неделями на животе спал. Зато потом я не раз вспоминал его и его палку добрым словом, потому что они научили меня работать. Веришь?

— Верю. Но играть не хочу. Я ухожу.

— Тебя что-то гнетет, олененочек. Ты сегодня сам не свой. Что-то случилось?

— Ничего. Солнце уже садится. Мне надо в порт.

— Ах, понятно! — Мамуля рассмеялся мелким манерным смехом. — Тоскуешь по госпоже? Или по господину?

— Не твое дело, — Леодан почувствовал, что начинает злиться на Мамулю по-настоящему.

— Ты влюблен, верно?

— И это не твое дело. Оставь меня в покое.