Сын из Америки

— Вот только закурю. — Он достал сигару и покатал ее между пальцами. — Я буду краток, насколько возможно, — сказал он. — Сорок лет назад у меня была любовница, и это была самая большая любовь в моей жизни. Вот уже тридцать семь лет как она мертва, но не проходит и дня, чтобы я не думал о ней. Можно даже сказать — ни часа. Были у меня и другие бурные романы. Я и на старости лет в этой ерунде вот по сих пор, — он провел пальцем по горлу, — но ни одна женщина не стала для меня тем, чем была она, и ни одна не станет впредь. У нее был муж — кому ж еще у нее быть? И не просто муж, а муж, любивший ее с дикой страстью. А она ненавидела его так же сильно, как он ее любил. Ее звали Соня — самое заурядное имя, какое только может быть у девушки из России. И ничего особенного во внешности — обычные темные глаза, черные косы — все, что превозносится до небес в романах на идише. Но когда я встретил ее на заседании шидловского землячества — родители моей матери родом из Шидлова — и поговорил с ней несколько минут, я почувствовал, что отчаянно влюбился, и поверь мне, слово «отчаянье» в данном случае вовсе не преувеличение. Я почувствовал жар во всем теле, и, главное, мне стало ясно, что с ней творится то же самое. Мы смертельно испугались друг друга и того, что начиналось между нами. Ее муж сидел там — на сцене, он был председателем этого землячества и стучал молотком, успокаивая толпу. Я забыл сказать тебе самое главное — она была на двенадцать лет старше меня, и у нее было четверо детей. Все девочки. Они жили на авеню С в центре города, и муж был, слава Богу, коммивояжером. Он торговал текстилем и часто ездил в Фолл-Ривер, Массачусетс, — это своего рода американская Лодзь. Его звали Хацкель Валлах.

Соня была по-своему интеллигентной. Она читала «Санина» Арцыбашева и могла прочесть наизусть несколько страниц из «Евгения Онегина». Пыталась писать стихи на идише. Когда муж был в отъезде, она бывала в опере. Она читала брошюры социалистов. Хацкелю Валлаху была ненавистна ее светскость, но в то же время и восхищала. У него были огромный нос, выпученные глаза голема[35] и глотка как у быка. Он не мог просто разговаривать — мог только кричать. Соня рассказывала мне, что он кричит даже с ней в постели. Он получал глупое удовольствие, возглавляя шидловское землячество. На собраниях они говорили только об одном — о кладбище. Он присутствовал на похоронах каждого умершего члена землячества. Для этого деревенщины смерть была лишь поводом попредседательствовать, обожраться кнышами и выпить за общественный счет.

Он смыслил в сексе и в любви не больше, чем евнух. Соня говорила мне, что за все годы, проведенные вместе, он ни разу не удовлетворил ее. Она стала мечтать о любовнике сразу после свадьбы, но по существу была скромной провинциалкой, хотя в минуты страсти у нее вырывались слова, которые смогли бы удивить маркиза де Сада.

Наша связь началась с первой же встречи. Соня сказала, что ей жарко, и я повел ее на Хьюстон-стрит есть мороженое. Спускаясь по лестнице, мы стали целоваться и кусаться, как сумасшедшие, а к тому времени, как добрались до кафе-мороженого, уже решили вместе бежать в Калифорнию или в Европу.

Иные пожары возникают стихийно. Может быть, ты слышал о пожаре в Трайнгл-билдинг? За несколько минут десятки, а может быть, сотни работниц сгорели там живьем. Пагубное пламя не нужно разжигать.

Я не ученый, но кое-что читал по науке. Я знаю эти теории и всю эту болтовню об эволюции. Все это сплошная ложь. Вселенная произошла мгновенно. Сам Бог, если Он существует, просто стал. Ничего не было. И вдруг стало все — Бог, мир, жизнь, любовь, смерть. А вот и наши блинчики.

— Эти блинчики не явились внезапно, — заметил я.

— Что? Во всяком случае, не в кафе «Шолом». Если бы здешний повар был Творцом, мы все еще оставались бы в пределах Книги Бытия.

Мы стали есть блинчики, и Макс продолжал:

— Все разговоры о бегстве ни к чему не привели. Какая мать убежит от четырех детей? Началась извечная игра в обман. Когда Хацкель бывал в отъезде, ничто нас не могло остановить. Она приходила ко мне в какую-нибудь гостиницу или в меблированную комнату, которую я снимал. В то время я был женат, но у меня не было детей. Когда же Хацкель оставался в городе, тогда нам действительно приходилось туго. Он ни на секунду не отпускал ее от себя. Он не умел писать и считать, так что она была ему за секретаршу. Кроме того, он требовал, чтобы она готовила его любимые блюда — фаршированную шейку, жирные супы и еще черт знает что. Она ускользала на часок, и мы набрасывались друг на друга, страшно изголодавшись. Она рассказывала мне какие-то непонятные истории. У нее бывали самые причудливые сны и видения — уж не знаю, как и назвать — сны наяву. Что до меня — рядом с ней я становился настоящим гигантом. Обычно в любовных связях со временем наступает охлаждение, но наша связь становилась с годами лишь прочнее, а такие связи добром не кончаются.