Сыч – птица ночная

Я нервно сглотнул, наблюдая, как Татьянина попа под белыми трусиками медленно спускается вниз и постепенно исчезает под запретительной гранью халата. Отступать поздно. Мы одни – более в усадьбе нет никого, кто мог бы помешать. Мальчишки с утра укатили за мясом. Саш-ко – старшой, дежурит сегодня в наряде: настоящий казак, даром что несовершеннолетний. Ночью чечены пытались угнать одну из станичных отар, да напоролись на растяжки, заботливо установленные казаками в разных местах на случай непредвиденных перемещений ворога. Шуму было – пером не описать! Обнаруженных на месте преступления абреков, как и полагается, добили и свезли на казачий берег Терека. Оставшихся целыми овец отогнали обратно, а наряд отправили собирать мясо. Серьга увязался со старшим – то ли скучно пацану дома сидеть, то ли мать подсказала, с определенным умыслом. Да, скорее всего мать. Ай да Татьяна! Какая многоплановая интрига – куда там куртизанкам мадридского и французского дворов вместе взятых…

Итак, отступать некуда – действовать надо. Встать, солдат! Встал. Четыре шага к лестнице – шагом марш! Сделал – подковылял на полусогнутых. Застыл, как в засаде, дыхание затаил. А вдруг оттолкнет? Если опустить вариант с провокацией, то попытка моя будет выглядеть весьма убого. Этакий слабосильный похотливый проказник – цап дрожащей ручонкой потненькой за пышную грудь, а ему по роже – на! И с копыт долой, на пол. Стыдно будет – просто ужас какой-то! Хотя, если объективно разобраться, стыдиться особенно-то и нечего. Мы с ней уже довольно близкие люди, чуть ли не как родные. Она меня три раза в бане парила, пока сам не в состоянии был перемещаться. А в первый раз это происходило вообще при весьма пикантных обстоятельствах – я рассказывал. Парила, кстати, не абы как, безучастно, а с интересом рассматривала. Мне показалось, что Татьяна осталась довольна результатами придирчивого осмотра, хотя, насколько я понимаю толк в такого рода явлениях, после богатыря мужа моя скромная персона не должна была вызвать у нее особого энтузиазма.

– Ой!

Вот оно, время «Ч». Татьяна ступает на пол, я обхватываю ее за талию и пытаюсь привлечь к себе. Естественный возглас, в котором легко угадывается радостное удивление. Нет, не будут меня отталкивать! Сердце, разогнавшись до предельной скорости, молотит изнутри о грудную клетку – сейчас выскочит наружу. «Вот оно!» – восторженно орет кто-то внутри хриплым от вожделения голосом. Татьяна становится на землю, поворачивается ко мне лицом, нечаянно прижавшись тревожно колыхнувшимися увесистыми полушариями к моей груди.

– Ты чего это? А? – прерывистым шепотом спрашивает она, замирая в моих объятиях и не предпринимая никаких попыток освободиться. – Ты чего?

– Я тебя люблю, – бормочу я, крепко обнимая казачку и валя ее на кучу свеженадерганного сена. – Я без тебя жить не могу…

– Да ты совсем ошалел, беспутный! – горячо выдыхает Татьяна, осторожно удерживая меня за плечи – то ли отстранить желая, то ли, наоборот, привлечь к себе – непонятно. – Чего творишь-то? Больной ведь еще!

– Люблю тебя, люблю… – самозабвенно лопочу я, уткнувшись носом в ложбинку меж полновесных полушарий, виднеющуюся сквозь самовольно распахнувшийся ворот халатика. Вдыхаю пряный аромат разгоряченного женского тела, смешивающийся с запахом сена, и чувствую, что пьянею от этого коктейля. – Женюсь на тебе… Ты для меня лучше всех… – восторженно хриплю я, а ручки пакостные между тем уже стащили мое трико с каменно напрягшихся ягодиц и упорхнули под полы халатика, стягивая-скатывая вниз по бедрам налитым тугую резинку пресловутых трусиков, давших старт всему этому безобразию.

– Ой! – заполошно всхлипывает Татьяна, непроизвольно напрягая бедра – ощутила своим разоруженным естеством присутствие моего весьма своевременно воспрянувшего фрагмента: не подвел-таки, старый доходяга! – Да что ж ты делаешь, а? Прекрати сейчас же – мальчишки могут увидеть!

Нет, это совсем несерьезная отговорка. Мальчишки вернутся только к вечеру, и ты прекрасно об этом знаешь. Нет причин, милая, которые могли бы не позволить нам сделать это.

– Мальчишки могут прийти… Ай!!! – А все – поздно. Трусики рвать я не стал – силы экономить надобно, – но стянул окончательно. Пристроился меж податливо распахнувшихся бедер, в три приема запустил свой фрагмент гостевать в заждавшееся лоно и, счастливо взвыв, на пониженной скорости пошлепал трусцой в рай, ощущая, как навстречу мне приемисто и вместе с тем бережно вскидывает тазом Татьяна, как беззастенчиво вскрикивает она, радуясь каждой клеточкой здорового женского организма, стосковавшегося по мужику…