Свора девчонок

Потом, когда что-то исчезало, я всегда вспоминала семью Луции. Это, наверное, у Вегнеров, думала я.

Но Инкен у Вегнеров не было.

Когда мы услышали эту новость, я очень пожалела, что у меня на голове нет кепки. Тогда бы я подкинула ее в воздух. «Мы свободны!» – закричала бы я, и в этом фильме остановился бы кадр. Смеющаяся девчонка и ее висящая в воздухе кепка…

Мы все вскочили и запрыгали. Волк умер, волк умер!

Ведущий на радио сообщил, что находившаяся в розыске Инкен Утпаддель накануне вечером нашлась. По предварительной информации, последние недели она провела в предназначенном на снос доме неподалеку от границы с Францией. Теперь она обратилась в больницу, чтобы протестироваться и выяснить, может ли она стать донором для отца Иветты Тукерман.

Парни решили, что сейчас самый подходящий момент для какао.

Сказано – сварено.

– Вообще круто было бы… – начал Оле и схватился за голову – так круто это было. – Было бы круто, если бы сейчас подтвердилось, что Инкен действительно, действительно сестра Иветты. Тогда бы Иветта совершенно между прочим обвела отца вокруг пальца. А Инкен могла бы потребовать алименты за не знаю даже сколько лет. И разбогатела бы. – Оле активно жестикулировал, потому что слова у него едва поспевали за мыслями. – И она смогла бы купить себе сто тысяч старых бус, и сто тысяч браслетов, и безумно много ключей и замков.

Мы смеялись. В нас как будто сливок подмешали, и мы стали от этого легкими и воздушными.

Я пошла на соседний участок, в домик Стонущей матери. Мне там нужно было еще кое-что сделать. Дверь была не заперта; вообще все было так, как мы оставили. Я села на угловую скамейку и попыталась представить себе Рокштро Генриха и прабабку Зенквиц. В моем воображении они сидят у камина. Огонь пляшет на их лицах безумными бликами. Из-под тяжелой деревянной двери тянет холодом. Ветер свистит, ухает на высокой ноте.

Рокштро Генрих строгает. Стружки падают на пол, большой палец замотан пластырем. Прабабка плетет кружево на коклюшках. Коклюшки постукивают. Тихо. Клак-клак. Не знаю, я такого никогда не видела, просто вообразила. У старухи тоже на пальце пластырь. Клак-клак – коклюшки. Шкряб-шкряб – нож. Его голос трещит, ее – дребезжит. Ветер ухает.

Мы должны от этого избавиться.

Да, мама. Но как?

Там ведь где-то в лесу был туннель? Один из туннелей? Такой, с боковым ходом? Который можно замуровать? Один из тех туннелей, что через пять или десять лет просто обрушатся. Да хоть пятнадцать – время с ним расправится.

Рокштро Генрих семь раз кивнул.

Нам нужно позаботиться о том, чтобы дети больше не играли в лесу. По крайней мере в этом месте.

Да, ты права, мама.

У тебя есть мысли, Генрих?

Мама, мы можем рассказывать им легенды.

ЭТИ легенды? Ей-богу, – сказала старуха, – ты прав!

Она выплетала вид Мильхфельса. Он вырезал оленя. Клак-клак, шкряб-шкряб…

Потом он встал, охнул – больные ноги горняка-бургомистра, – подошел к полке, вынул сборник легенд, и они стали искать.

Так могло было быть.

Из-под ремня штанов я вытащила записную книжку Юрека. Он дал мне ее сразу, как только я попросила. С пришпиленной черной ручкой.

Брат в туннеле под Мильхфельсом, – написала я.