Свора девчонок

– Наверняка отсюда очень круто выглядит, когда во время этого праздника дракона в городе везде огонь. Как будто город горит.

Я забарабанила по верхней губе. У меня пошел процесс. Сначала тихий щелчок, потом большое «ага».

– Видимо, у Ганса этот трип с рукой был во время такого праздника. С драконом, а потом с огнем. Весь город горит, это его слова.

Музыка вдруг оборвалась. Радостный вопль молодых глоток.

– В общем, я про что, – сказала я. – А если тогда к нему действительно стучала рука? Если это была… Если это была рука соседки? – Я закрыла глаза, чтобы сконцентрироваться. Мои мысли парили высоко в небе на тонкой веревочке, привязанной к запястью, и я пыталась притянуть их к себе. Медленно, осторожно, иначе улетят. От школы внизу, в долине, поднималась мечтательная мелодия. А потом начался забойный ритм.

– Думаешь, Ганса действительно дракон утащил в вентиляцию клуба? – ухмыльнулся Юрек.

В долине грохотал бас.

– Нет. – Я снова открыла глаза. – Но может быть, он действительно заводил с толкача шоколадный танк. Расскажи, пожалуйста, тот трип еще раз. Про генеральшу и двух братьев.

– Ты думаешь… – Юрек вскочил на ноги. Бас и мое сердце колотились в бешеном ритме, быстрее любого танца.

– Сядь, пожалуйста!

Он сел.

– Да, ты права! Конечно, вполне может быть… Коричневая машина, шоколадный танк… А деревянные солдатики – это были… – он ерзал вокруг меня.

– Да сиди спокойно! Пожалуйста, – прошипела я. Музыка билась о скалы.

– Эти деревянные солдаты были щелкунчики. И фигурки рудокопов. – Он захлопал в ладоши. – Генеральша – соседка, то есть старуха Зенквиц, а братья – это братья Рокштро, которые в день праздника драконьего огня поехали к туннелю, чтобы спрятать все это. И они постучались к Гансу, потому что машина не заводилась. Они знали, что Гансу никто не поверит. То есть скелет – это наверняка Фридрих Рокштро. И у нас даже есть свидетель. Окей, он немножко чокнутый, но все же. И что? Это я распутал дело? Или ты?

– Мы!

– Не, вообще-то ты. Я просто говорил быстрее.

– Нет, мы! – сказала я, и мы дали друг другу пять. Хлопок наших победоносных ладоней полетел вниз, в долину.

Мы немного помолчали, и тут у меня в голове взорвалась мысль… И бах-бах-бах – как петарды на фитиле – за ней стали взрываться и другие мысли.

Брата звали Фридрих. ФРИДРИХ! Конечно же, черт возьми! Дед в конце жизни все время повторял «штольня Фридриха Энгельса». Потому что Фридрих лежал там с ангелами. Видимо, его мучило сознание вины.

А прабабка – она думала, что ее сын потерял память и еще жив.

Это была не она.

Это он.

Или?

В любом случае, он об этом знал. А она, скорее всего, нет. Но он знал точно. Она знала только, где спрятан клад с сувенирами Рудных гор.

Нет, она была той ночью на празднике драконьего огня, сказал звонарь. Братья, наверное, поссорились в туннеле. Отдай мне деньги, вали за Стену, я на тебя донесу, не донесешь. И тогда он ему… бросил в голову щелкунчика или ангела. Или они стали толкаться, и Фридрих Рокштро неудачно упал.

А потом он его замуровал.

А когда Стонущая мать захотела посмотреть на клад, она нашла скелет. Наверное. Скелет в штанах ее исчезнувшего сына. Наверное. И, наверное, она поехала к своему другому сыну, за которым ухаживала, и хотела об этом рассказать, спросить, упрекнуть, наорать на него, и, наверное, так и поступила. А его сердце от страха просто остановилось.

Или? Но ведь могло быть и так.

Все это я рассказала Юреку, и он поздравил меня с раскрытием дела.

– Нет, это мы раскрыли, – возразила я.

– Нет, ты.

А потом был самый потрясающий поцелуй лета…

Из долины – басы, басы, басы, детская песенка… Незадолго до полуночи музыку сделали потише.

Потом зазвенели колокола, и закричал звонарь.

Как-то в детстве я выяснила, куда деваются вещи, которые исчезают. Сначала я этого даже не замечала. Как не замечаешь, что растешь. Но в какой-то момент обнаруживалась пропажа штанов, игрушек, книг. Из комнаты исчез целый ковер. На нем был замысловатый узор, по которому можно было гулять глазами, пока взгляд не попадал в тупик, и тогда нужно было искать выход между линиями. Когда меня отчитывали и устраивали то, что мама называла головомойкой, а папа – нагоняем, я проходила несколько раз взглядом кругом по узору ковра.

И в один прекрасный день ковер исчез и вместо него появился другой. Красный, без узора.

А в другой прекрасный день я оказалась дома у своей одноклассницы Луции, потому что у нас было групповое домашнее задание. У Луции семеро братьев и сестер. Родители у нее выглядят так, что мысль о сексе и в голову не приходит, но мать была снова беременна. Они верующие христиане. Потом я увидела на одной из ее сестер свои старые штаны, на другой – кофту, в прихожей стояло три пары моей обуви, у брата был мой старый пазл и мой игрушечный магазинчик с весами и кассой. А в комнате чайный ящик, служивший журнальным столиком, стоял на нашем старом ковре.

Дома я спросила у мамы, она что, продала все это, и почему – неужели нам так нужны деньги. И нельзя ли ковер выкупить обратно.

Мама объяснила, что она все это подарила семье Луции. И почему.