Своими руками

До Москвы я не промолвил больше ни слова, сидя на мешках с картошкой, закрытых брезентом, сожалел, что корова не убежала домой, как-нибудь мы прожили бы и с такой. Я готов был не брать в рот молока, если бы она вернулась назад. А машина ехала быстро. Я не видел, как проехали Чернь, и не увидал Москву. Шофёры жили в каком-то подмосковном посёлке. Под утро они разделались в сарае с коровой, свезли мясо на рынок, потом, вернувшись, отсчитали мне деньги, выговаривая, что они оказались в большом убытке, чему я не верил, а потом услышал случайно разговор старшего с женой, что поездка их в колхоз оправдалась, что так жить можно, что в другой раз они будут искать корову помясистее, что малому можно было бы недодать сотню, запутать — деньги он считать не мастак, — да чёрт с ним.

Ехать с ними в машине в Москву на вокзал я отказался, ушёл на станцию и сел в электричку. В Москве купил билет и вернулся домой.

Мать встретила меня со слезами. Она спохватилась, что не узнала адреса шофёров, что они могли со мной сделать всё что угодно и негде было бы меня искать. И вырученные за корову деньги она приняла без радости, не похвалила меня за эту дальнюю поездку, забыла от переживаний. Двор наш некоторое время стоял опустевший без коровы. Казалось, что в её закуте кто-то поселился жить невидимый и страшный. Казалось, я слышал там иногда вздохи, чесание о дубовый столб и скрип сенной решётки, и не заглядывал туда, пока мы не привели с базара новую корову.

Коровий урок

У нас говорили, что брухачей корове бог рогов не дал. А ещё предсказывали, что комолая корова обязательно должна за свой век хоть одного человека, но забодать. Я этим присказкам не верил, и злили они меня, потому что у нас была комолая корова и говорилось всё это о ней, а она была такая смирная, послушная, что ни телёнка не боднула, ни овцу и тем более не трогала ничьих коров. Но предсказания сбылись.

Жила в деревне одна старуха, была она такая вредная, что её ни один человек не любил и за глаза не называл по имени, а всё по прозвищу — Сычихой. К ней не ходили ничего занимать, ни о чём её никогда не просили. Мало того что она всем во всём отказывала, ещё и срамила, будто её намеревались обмануть или обворовать. Она начинала кричать на всю деревню, ругала того, кто перед ней оказывался, ругала его и весь его род, наговаривала на беднягу столько прегрешений, что на исполнение их мало было бы целой жизни.

Мимо её дома взрослые проходили быстрым шагом, мальчишки проносились стрелой или обходили низом, за погребами. Если у её избы или ограды останавливалась скотина, то тоже поднимался крик, будто корова или овца очистила все её грядки. Тогда на улицу выскакивал её муж, старик Филя, вылетал он всегда с дубинкой — и корове попадало по рёбрам. Не щадил он и овец с телятами, а когда оказывалось, что кричала Сычиха на мальчугана, то старик замахивался и на него, хотя сдерживал руку, дубинку не бросал. Со всеми соседями Сычиха была в вечной ссоре и разладе.

Мы жили от неё через дом, но тоже не дружили, а по одному случаю и вовсе вдруг стали для неё врагами. А было так.

Однажды я гнал к дому свою Комолку. После пригона мы пасли коров ещё некоторое время на выгоне, подкармливали перед вечерней дойкой. Все ребята и девчонки уже пригнали коров, а я шёл за своей следом не спеша. Она не торопилась к дому, ела траву. Было сумеречно, деревня притихла. В такую пору хозяйки доили коров и собирали ужин. Я толкал корову идти быстрее. Мать не ругала, если поздно пригонишь корову, но была уже пора быть ей дома.

Мы поравнялись с амбаром Сычихи. Она всех прогоняла от него, и трава тут не была стравлена скотиной. Моя корова принялась поедать её, торопилась, жадничала. Вдруг с порога закричала бабка. Тут корова подняла голову, посмотрела на сварливую старуху, но снова нагнула комолую голову к траве.

Сычиха взяла палку и направилась к нам, грозя побить меня.

Комолка мотнула головой и пошла навстречу старухе.

— Куда, Комолка? — закричал я. — Иди домой.

Старуха узнала, кто мы и чьи, закричала ещё пуще. Корова угнула голову и пошла быстрее. Бабка попятилась. Корова потрусила за ней. Бабка бросила палку и — к порогу. Комолка настигла её, поддела под понёву и прижала лбом к стенке. Я не знал, что делать. Старуха кричала: «Разбой!» Корова знай чесала себе о неё лоб.

Я схватил палку и стал отгонять Комолку от Сычихи. На крик выходили соседи, смотрели, но заступаться за вредную старуху не шли. Сычиха охнула и замолчала, осела. Я заголосил, колотя корову по боку.

Но лишь прекратился крик, корова мотнула головой, освободилась от бабкиной понёвы, вздохнула глубоко, облегчённо и заспешила к дому. Бабка застонала, заплакала и поднялась на ноги. Держась за стенку, она подошла к двери и скрылась за порогом. Я понёсся к дому. Меня встретила мать с соседями, принялась спрашивать, что там случилось, загоревала, что теперь будет настоящий скандал, что придётся ещё и на суд идти.

Соседи смеялись, радовались и говорили, что комолая корова большой беды не сделает, попугала только, проучила вредную старуху.