Свой ключ от чужой двери

– Взрослый человек тот, кто отвечает за свои поступки. А тот, кто привык делать что хочет, не задумываясь о последствиях, предоставляя другим расхлебывать… тот не взрослый!

– К сожалению, Анна ушла, – сухо сказал я.

Ведьма рассматривала меня. Кривоватая улыбочка превратилась в синусоидную. Видимо, я ей не нравился. Взаимно. Мы в упор смотрели друг на друга. Все было сказано между нами. Добавить было нечего.

– Извините меня, я действительно едва держусь на ногах, – сказала вдруг Ведьма, и в голосе ее впервые проявились человеческие интонации. – У меня последние дни был слишком напряженный график, поездка к вам – сверх программы. Анна нужна мне дома как воздух, и моя резкость – это моя досада. Извините, ради бога. Она выбрала не самое удачное время для своих эскапад.

– Анна… – начал я и замолчал, почувствовав ком в горле. Имя сидело в гортани кусочком кисло-сладкого яблока. – Анна… она вернется. Она говорила, день-два…

– В прошлый раз она исчезла на два года, – перебила меня Ведьма. – На два долгих года. Ни строчки, ни звонка… Я готовила себя к худшему, – голос ее печально дрогнул.

Я внимал, и странное чувство нереальности происходящего охватывало меня все больше и больше. Я чувствовал себя на сцене. Партнерша – Ведьма Мария, сестра механической куклы Анны, подает реплики, причем довольно фальшиво, с преувеличенной печалью в лице и дрожью в голосе, приличествующими разговору о пропавшей сестре. Когда в самом начале она спросила: «Где эта дура?» – это было намного естественнее.

– Вы давно с ней знакомы? Как я понимаю, из дома она уехала к вам?

Быстрый взгляд-укол, и снова печаль на лице. Тонкие бледные пальцы – кроваво-красный лак на ногтях, – рассеянно помешивают чай серебряной ложечкой. Мы сидим на кухне и пьем чай. То есть притворяемся, что пьем. У нее тонкие запястья с острой косточкой сбоку. Манжет серой атласной блузки с перламутровой пуговкой. У Анны на манжете блузки тоже была перламутровая пуговка. У Ведьмы пуговка круглая, у Анны – овальная. В воздухе передо мной появилось лицо Анны. Голубые глаза цвета бледного чистого фарфора, веснушки на переносице, приподнятые уголки рта… Я вздохнул. Вздох вырвался у меня непроизвольно и походил скорее на стон.

– Нет, – ответил неохотно, – мы познакомились позавчера…

– О!

Удивление и негодование в голосе. Только позавчера? И сразу же осталась на ночь? У одинокого мужчины? Пфуй, как это можно? Заинтересованный, откровенно-оценивающий взгляд Ведьмы скользит по моему лицу.

– Прекратите, – хотел сказать я. – Хватит притворяться! Анна сбежала от вас, от вашего… от вашего насилия над ее личностью! От нее за версту несло страхом и неуверенностью, и теперь я понимаю, почему.

Мой инстинкт самосохранения мигал красными лампочками, вопия об опасности. Сирена готова была взорваться воем. Я исподтишка рассматривал ее так же, как позавчера рассматривал Анну. Анна была «Примаверой» Боттичелли, а эту следовало бы сжечь на костре. Хищница, леопардиха с сильными мускулами, жестким взглядом и предприимчивым характером ростовщика. С кровавыми когтями. Ее фальшивая мягкость, потупленный взор никого не введут в заблуждение. Я удивительным образом проник в ее суть. Мне было жаль Анну.

– Мы готовим выставку, – вдруг сказала Ведьма, видимо, почувствовав мое настроение. – Я без Анны как без рук. Вы себе не представляете, как не вовремя она ушла…

Теперь передо мной сидела усталая женщина, труженица, несущая на своих поникших некрепких плечах нелегкие женские судьбы – свою и сестры. Лишенная иллюзий. Подперев подбородок рукой, она, казалось, забыла обо мне, сидела, глубоко задумавшись. Мне стало стыдно за свои мысли…

– Мы готовим выставку, – повторила Ведьма. – Я не знаю, за что раньше хвататься. Помощь Анны неоценима. Она прекрасно умеет ладить с людьми. Я, признаюсь, предпочитаю работать с бумагами и счетами. Возможно, я немного резка…

Она заглянула мне в глаза. В глазах блестели непролитые слезы и еще что-то… любопытство? Как я восприму ее слова, поверю ли?