Свой - чужой

Александр Проханов: Сейчас я наблюдаю кристаллизацию двух типов политических личностей, которые в сегодняшней ситуации представляют своеобразную характеристику времени и эпохи. Первый тип описывается такими персонажами, как Травкин, Рыбкин, Валентин Ковалев, которые дрейфуют во власть, причем в тот момент, когда власть очевидно отвергается нацией. И есть другой тип политиков, родоначальниками которого, пожалуй, являются Александр Руцкой и Юрии Скоков. В силу своих нравственных принципов они уходят из власти, с вершин политического Олимпа, каждый под своим солнцем, под своей эмблемой. Такие личности, как Скоков или Глазьев, или Полеванов, или вы, Александр Иванович, формируют новое поколение политических деятелей, к которым пристально, подчас с недоверием присматриваются патриоты. Было бы интересно узнать, каков ваш путь выпадения из власти, из режима. В чем природа вашего конфликта с Ельциным и Грачевым?

Александр Лебедь: Во-первых, скажу, что народ наш совестливый, поэтому политики, руководители государственные тоже должны быть совестливыми. Тогда будет нормально, тогда мы будем жить своим умом, на своей земле, по своим законам. Мы к этому, я глубоко убежден, уверенно движемся. Во-вторых, Союз потому и развалился в 91-м году, что верхушка партии и сама 17-миллионная партия – это были совершенно разные вещи.

Были руководители, которые давно перестали быть коммунистами, жили в персональном раю, все у них было. А внизу было стадо партийных баранов, которые ходили в атаку, ковали партии славу, сеяли, пахали, ничего не знали о привилегиях, никогда ими не пользовались. Рыба гнила с головы и сгнила, произошел обвал власти. Я вокруг пресловутого здания Верховного Совета РСФСР тогда в августе сутки крутился и нигде альтернативной толпы, под красным знаменем рвущейся в бой, не видел. Не известен мне ни один секретарь райкома, обкома, горкома, который уподобился бы Сальвадору Альенде и с автоматом в руках под красным знаменем где-то уперся и сказал, что «страну, которая меня взлелеяла, вскормила, не отдам». Все так спокойно, почти планово, отошли на заранее подготовленные коммерческие, реже – политические позиции.

С 88-го года в Советской Армии пропало единоначалие. Будучи тогда командиром дивизии, куда бы ни летел, ни разу не получил приказа. Было всякое: Сумгаит, Баку, опять Баку, была эта «картошка в мундирах» в Москве в сентябре 90-го года – ни разу приказа не было. Были только пугливые звонки: вы уж там разберитесь, вы там смотрите, но не стреляйте. Армия перестала быть армией.

В 90-м году, как командир дивизии, как коммунист, был от десантных войск избран на 28-й съезд КПСС. Я на этом съезде и надломился. Раньше верил, что, образно говоря, поднимая меч, я поднимал его за Державу, за страну, а получалось, что черт знает за кого, марионеткой был в чьих-то руках, чьи-то маленькие вонючие интересы мечом отмахивал. Партия была уже совершенно разнонаправленная, разнородная. Это была во многом антикоммунистически настроенная масса, разрываемая на части множеством мелких, мелочных, мизерных течений и эгоистических устремлений. Стало также ясно, что нами правят маразматики, далекие от народа, от реальной действительности. Они сплошь и рядом занимали страусиную позицию: по всякому поводу совали голову в песок. Не желали видеть обстановку такой, какая она есть.

Потом я был избран в ЦК коммунистической российской партии, побывал на двух пленумах. Стал свидетелем постыдных действий – визг, гам, сброс компромата друг на друга, мышиная возня. Сделал для себя вывод: если это коммунисты, то тогда я не коммунист, мне с этими людьми в одной партии делать нечего. Ушел и сказал, что больше туда не вернусь.