Свой — чужой

Осталось только ждать дальнейшего развития событий — и они не заставили себя долго ждать. Правда, Штукин и не предполагал, что Якушев ударит его. И ударом на удар Валера не ответил не из-за близости Егора к Юнгерову, а потому что понимал парня.

И злился Штукин больше на самого себя, чем на Якушева. Злился на свою дурацкую судьбу, на какое-то проклятое свойство натуры обязательно влипать в дурацкие истории, поскальзываясь на почти ровном месте…

…Когда Штукин закончил свой длинный рассказ, Юнгеров и Ермилов долго молчали и не задавали никаких дополнительных вопросов. А о чем было спрашивать еще? Валера рассказал все очень обстоятельно, до мельчайших нюансов. Ему было легко говорить, потому что он говорил правду. Единственное, о чем умолчал, — это об Ильюхине и о внедрении. Но в этом направлении ни Юнгеров, ни Ермилов даже теоретически не могли задать парню никаких вопросов…

— Да… — сказал наконец Юнгеров. — Веселенькая история. Накосорезили вы, пацаны. Давненько я таких печальных повестей не слушал. Прямо хоть роман пиши… Что скажешь, Петрович?

Юрий Петрович в ответ лишь передернул плечами, показывая, что окончательное решение принимать все равно не ему, а мнение свое при Штукине он, Ермилов, озвучивать не собирается.

Валера поднял опущенную голову и посмотрел Юнгерову прямо в глаза:

— Александр Сергеевич! Я понимаю, что виноват, что надо было сразу, но… Я не смог. Думал об этом, мучился, но не смог…

Ермилов кашлянул и все же нарушил собственный обет молчания:

— Ну, все ж таки не совсем до конца не смог, нашел же ты силы прийти ко мне… Яичко, парень, оно, конечно, дорого в Христов день, но и в остальные дни продукт не самый бесполезный…

Юнгеров побарабанил пальцами по столу:

— Ладно, Валера… Всякое бывает в жизни… Лучше бы ты, конечно, сразу к нам со всем этим говном пришел, но… Тут все люди взрослые, все всё понимают… Ты с нами всего пару месяцев с небольшим гаком — а мы не на войне, чтобы за такой короткий срок ты в нас совсем своих почувствовал. Ладно. Надо дальше жить, надо думать, как всю эту бодягу разруливать… Егор дорог мне. Но если все было так, как ты рассказал, — я особой твоей вины перед ним не вижу. Почти не вижу. Эх, и угораздило же парня в эту прокуроршу-утопленницу втрескаться… Она хоть симпатичная была?

— Очень, — тихо ответил Штукин и снова опустил голову. — Александр Сергеевич, я все понимаю, но, поверьте…

— Стоп, — остановил его Юнкерс. — Пошли по кругу, сейчас начнем уставать. Не стоит. Ты ступай, Валера. Никто тебя в мешок зашивать и в том же озере топить не собирается. Работай, как и работал. А вот с Денисом — поговори. Он, наверное, большей откровенности от тебя мог ожидать, чем мы. Понимаешь?

— Понимаю, — еще ниже опустил голову Валерий.

— Ну и ладно, раз понимаешь. Ступай. А мы подумаем, как все это говно разгрести. Охо-хо, прости господи…

Штукин молча встал, потоптался, будто хотел сказать что-то, но лишь вздохнул тяжело и вышел, ссутулившись.

Ермилов проводил парня взглядом, в котором ничего прочесть не смог бы даже опытный психолог, и повернулся к Юнгерову:

— Ну и каково твое мнение?

Александр Сергеевич пожевал губами и сказал в сторону очень тихо:

— А какое тут мнение… По крайней мере теперь хоть все эмоции Егора понятны и объяснимы…

— Да что ты? — делано удивился Юрий Петрович.

Юнгеров нахмурился:

— Что, опять что-то не так?!

Ермилов сощурил глаза:

— А можно тебя спросить, что ты собираешься делать?

Александр Сергеевич пожал плечами:

— Я? Поговорю с Егором. Ведь ясно, что он не понимает. Я бы на его месте, в его годы, может быть, еще и не так…

Юрий Петрович не дал ему договорить, беспардонно перебив, хотя и вежливым тоном:

— Ты на своем месте, и я на своем. То есть ты считаешь, что за пареньком надо сбегать и все объяснить: дескать, ты погорячился, но мы — тоже, и так далее… Что он хороший. С благородными мотивациями, да?

Юнгеров молча сопел, слушал, морщины на его лице стали глубже. Юрий Петрович выждал небольшую паузу и продолжил:

— Дело тут не в чинах и рангах, Александр Сергеевич. Если дело требует — я могу и перед твоим садовником на колени встать! Ты мне открой секрет: Егор кто? Кто он такой, кроме того, что он сын Волги?! Он самый малый и далеко-далёко будущий товарищ. Вот он кто! Понимаешь? У нас ситуация, когда вахтенный матрос недоволен поведением мичмана в другой БЧ и поэтому в перспективе может не хотеть нести дальше вахту на корабле… так?! Раз мичман — говно, то и насрать на всю посудину, где капитан против мичмана не поддержал. Так?!

Юнгеров по-прежнему молчал. Ермилов зло закусил сигаретный фильтр и закурил, пряча огонек в кулаке: