Свой — чужой

— Да, были! Но это не влияет ни на распечатки, ни на поступившую на Штукина анонимку!

— То есть… К предполагаемому злоумышленнику ты имеешь личные счеты?

— Имею, — с некоторым вызовом ответил Егор.

Виталий Петрович кивнул и забарабанил пальцами по столу:

— Веселый разговор…

Якушев не понимал странной реакции полковника, и вообще его начинал бесить этот странный заговор молчания вокруг Штукина. После короткой паузы опер не выдержал и спросил:

— Товарищ полковник, а в чем дело-то? Если Штукин ни в чем не виноват, почему же нельзя его дернуть, выяснить все — да и отпустить потом, извинившись?

Ильюхин молчал. Он ведь не мог объяснить Егору, что все услышанное явилось весьма неприятным сюрпризом для него. Полковник не понимал, отчего Валерий не рассказал ему все сам… Хотя — до их плановой контрольной встречи было еще целых четыре дня, но он мог в такой ситуации и вызвать на экстренную встречу… Не посчитал нужным? Хотел посмотреть, как будет обстановка складываться? Не мог Виталий Петрович объяснить Егору, что дернуть сейчас по таким раскладам Штукина — значило поставить под угрозу его успешное внедрение в «империю» Юнгерова. Кто знает, как люди Юнкерса отреагируют на такие расклады? Может, никак, а может, по русскому принципу — то ли он шубу украл, то ли у него шубу украли, но на всякий случай — ну его на хрен, мутный он какой-то…

Наконец полковник поднял тяжелый взгляд на опера:

— А ты, лейтенант, как я понимаю, это дело по понятным причинам не оставишь?

Якушев помотал уже совсем одуревшей головой:

— Я, товарищ полковник, не понимаю, почему это дело нужно оставлять… Я понимаю, что есть этические моменты… Что это наш бывший коллега… Но ведь и Зоя…

Тут его голос предательски дрогнул, и Егор осекся, с ужасом ощущая, как его начинает в прямом смысле трясти.

Виталий Петрович быстро налил стакан воды и почти силой заставил опера ее выпить. Неожиданно полковник обнял лейтенанта за шею и прижал к себе. Оба они вдруг так растерялись и удивились этому жесту, что долго сидели молча и неподвижно. Якушев, постепенно успокаиваясь (относительно, конечно), видел, точнее чувствовал, что Ильюхин о чем-то лихорадочно и мучительно думает, прикидывает что-то, взвешивает…

Наконец Виталий Петрович сказал:

— Я скажу тебе, Егор, почему нельзя сейчас Штукина официально дергать. Скажу, если ты мне пообещаешь, если дашь честное слово офицера, что сказанное мной в тебе и умрет.

Якушев уже охренел настолько, что перестал удивляться чему бы то ни было. Он бы уже, наверное, не удивился, если бы выяснилось, что Штукин — секретный сын президента и носитель сакрального знания. Поэтому опер деревянными губами прошептал:

— Я даю честное слово офицера, товарищ полковник. Я клянусь мамой. Чем еще мне поклясться?

— Больше ничем. Все это… Эх, Егор… Я, чтоб ты знал, не имею права тебе этого говорить. Ни под какие честные слова. Но… Слишком как-то все… в узелок завязалось.

Полковник замолчал. Якушев не мог читать его мысли, не мог и знать поэтому, какое нестандартное, в чем-то нелогичное решение принимает Ильюхин. А полковник думал о том, что в этой истории с внедрением Штукина все с самого начала пошло наперекосяк и все действующие лица принимали решения, не только не свойственные им, но и подчас противоречащие их мировоззрениям…

— Дело в том, — сказал Виталий Петрович, — что на самом деле Валерий не бывший наш коллега, а настоящий товарищ, который выполняет важное задание.

— Какое… задание?

Полковник быстро взглянул искоса на опера:

— Задание… по раскрытию того самого убоя в лифте, где он чудом уцелел. Понимаешь? И задание это нельзя сорвать ни в коем случае…

Егора оглушило, как взрывной волной. Он долго не мог вымолвить ни слова, а потом спросил и сам не узнал свой голос — какой-то скрипучий, старческий:

— И для этого… Штукин к людям Юнгерова внедрился? Потому что убивали его людей?

— В каком смысле «внедрился»? — быстро и как-то очень нервно переспросил полковник, что не ускользнуло от обостренного воспаленного сознания опера. Якушев никак не отреагировал на переспрашивание, и Виталий Петрович, проиграв паузу, ответил сам: — Егор, я и так сказал тебе намного больше, чем мог. Я не знаю, сможешь ли ты это оценить.

— Смогу. — Якушев встал на негнущиеся ноги и качнулся в сторону выхода. — Разрешите идти, товарищ полковник?

— Иди, Егор. Постарайся отдохнуть, ты вымотался до предела, я вижу. А я тебе тоже даю честное слово офицера, что детально разберусь в истории твоей Зои своими методами. И выясню, что там случилось на самом деле. Думаю, что там не было криминала и злого умысла. Но я, в любом случае, обещаю во всем разобраться и рассказать тебе. А там уж будем вместе решать, что делать. Если надо будет вообще что-то делать. Но мне нужно время, чтобы спокойно во всем разобраться. Поэтому я тебя еще раз прошу…

— Я понял, товарищ полковник. Я дал слово. Я обещаю, что больше ни с кем об этой истории разговаривать не буду. Хватит уже… Разрешите идти?

— Иди. Спасибо, что пришел ко мне. Я этого не забуду.