Я спрашиваю вас: намерены ли вы и весь немецкий народ трудиться, если Фюрер прикажет, по 10, 12 и, в случае необходимости, 14 часов в день и отдать всё для победы? … Я спрашиваю вас: вы хотите тотальной войны? Если потребуется, хотите ли вы более тотальную и радикальную войну, чем вы вообще можете сегодня представить? … Я спрашиваю вас: доверяете ли вы Фюреру сильнее, крепче и непоколебимей, чем прежде? Готовы ли вы целиком и полностью следовать ему, куда бы он ни пошёл, и делать всё, что только потребуется для доведения войны до победного конца? … Десятое, и последнее. Я спрашиваю вас: согласны ли вы, что прежде всего во время войны, согласно платформе национал-социалистической партии, все должны иметь одинаковые права и обязанности, что тыл должен нести тяжёлое бремя войны совместно и что бремя следует поровну разделить между начальниками и простыми служащими, между богатыми и бедными? … Я задал вопросы, и вы мне на них ответили. Вы – часть народа, и ваши ответы – это ответы немецкого народа. Вы сказали нашим врагам то, что они должны были услышать, чтобы у них не было никаких иллюзий и ложных идей. Воспрянь, народ, и пусть грянет буря!264
То, чего требовали эти вопросы – грандиозного отказа от удовольствия и еще большей жертвы, жертвы, доведенной до предела, «абсолютной и безграничной»; Геббельс обещает «даже более тотальную и радикальную войну чем ту, что мы можем представить себе сегодня», с работой гражданских лиц по четырнадцать часов в сутки … и все же его экстатически кричащий голос и искажаемое уродливое гримасой лицо в кульминационные моменты этой речи свидетельствуют о