Свобода выбора

— У меня сын.

— Наверное, отличник?

— Почему бы нет?

Другой разговор, между двумя мужчинами:

— У вас — парень?

— А то кто же?

— У меня то же самое! Ох-хо-хо-о… Как подумаешь — ох-хо-хо! Девчонкам, им — что? Им бы замуж выскочить, факультет для них — трын-трава!

— Вот именно, вот именно! Вот глядите, их, девок, набралось-то куда больше мужского пола. Заметили?

— Слепой заметит — одни девки. Еще не поступили, а коленочки уже показывают. А у меня такой олух, такой олух — ему бы только коленочки и все прочее, наука, так ему все равно какая!

— Шел бы на медицинский. Там коленочки быстро приедаются. Еще в анатомическом в павильоне.

— Уговаривали.

— Что говорит-то?

— Говорит точно как вы: медики слишком быстро теряют интерес. А какая это, говорит, жизнь — без интереса? Говорит, если хотите знать, я как раз поэтому медиков презираю! Говорит…

— Нынче — молодежь…

— Нынче молодежь с пятого класса начинается.

— С четвертого…

Тот, еще молодой мужчина, с усиками и вообще видный, даже показательный мужчина, что-то вроде обозревателя ТВ Е. Киселева, спрашивал телефончик у женщины, своей собеседницы:

— На всякий случай… Вдруг наши детки будут дружить?!

Женщина поколебалась и телефончик дала. Правда, сказала:

— Моя уже дружит…

И это — «отцы и дети, дети и отцы!» — невольно размышлял Нелепин, и далее поражаясь обыденности всего происходящего, отсутствию всякого волнения.

Он себя вспомнил, Нелепин.

Он когда поступал в институт, тоже технический — в ту пору о литературе у него помышлений не было, — абитуриенты в приемной комиссии держались скромно, даже застенчиво. Само собою, сопровождающих мам и пап не было ни одного, такое в голову не могло прийти, а внутреннее свое напряжение скрыть никто из поступающих не мог. И напряжение являлось сутью дела, чем-то от былой истории, давней-давней, когда высшее образование все еще было высшим и высоким, когда оно обязывало человека этой высоте соответствовать. Высоте избранного сюжета.

Приемная же комиссия Института стали и сплавов удивляла не трудностью, но легкостью и незначительностью выбора.

«ВЫБОР», «выборы», «выборность», «избранность» перестали быть системой ценностей, стали случаем и случайностью.

А потом свидетелем и еще одного разговора оказался Нелепин: родительская группа, человек пять, в ожидании детей, покуда дети оформятся, вела разговор, как водится, политический:

— А я никому не верю. Кто бы с телевизора ни говорил — никому.

— Я все-таки выбираю… Все-таки надо.

— И зря! Одни авантюристы-криминалы, другие криминалы-государственники — вся разница! Из кого выбирать-то? Кто лучше? И — предпочтительнее?

— Верно, верно! Я кого бы на Тэвэ ни увидел, каждому хочется дать в морду: что ты, падла, врешь-то? Меня за дурака считаешь? Да?

— А что нас за дураков не считать? Мы все такие и есть.

— Все? До одного?

— Единицы — не в счет. От единицы никому ни жарко, ни холодно. Они и сами знают, что они единицы.

— И чем же, по-вашему, все это кончится?

— Все разворуют, все спустят по дешевке в заграницу, китайцам отдадут Дальний Восток даром. Хоть трава не расти. Чем не конец?

— Трава уже давно не растет. Один чертополох. Одна у меня надежда: западным капиталистам дешевая рабочая сила будет нужна. Дома-то они платят работяге две тысячи пятьсот, а нам — одна сотня, мы довольны. Вот они у нас и обоснуются, разные сингапурцы, а также со всего Запада.

— Природные ресурсы — плюс.

— Природные — само собой.

— А как же с правами человека?

— Права человека придумать нетрудно. А самого человека? Самого придумывать не надо — сам придумывается. Какая у него жизнь, так он и придумывается.

— Все ругают эмвэдэ — не умеет бороться с преступностью, — говорил человек в форме МВД, майор, наверное, из дома напротив на Октябрьской площади. — А чего нас ругать-то — мы, что ли, преступников поставляем? Их поставляет государство, вся государственная сеть, вся жизнь, государством устроенная, а потом на эмвэдэ сваливает: оно виновато! Я с двадцати двух лет с преступниками схватываюсь, три ранения — два пулевых и ножевое, но когда надо еще и с высоким государственным человеком бороться — я не умею. Я лучше напьюсь и рукой махну: не умею! Меня этому не учили! Если для меня государство не авторитет, тогда что оно такое для преступника? Чучело огородное? Ну, которое пустым горшком на ветру брякает?

— Дудаев, он, конечно, авантюрист, но умный: он наших авантюристов обошел. В соцсоревновании и обошел…

Тут подошли сразу несколько девочек и мальчиков, дочек и сынков, они у столов приемной комиссии оформились, выражение сделанного дела и свободы, кажется радостное, было у них на лицах, и родители, тоже на сегодня удовлетворенные, кивнули друг другу:

— Пока!

Вместо ушедших подсели другие, кто был неподалеку. Один из них милицейскому майору тут же возразил:

— Когда так рассуждать, как вы рассуждаете, ни виновных, ни ответственных никогда не найдешь! Думать — нечего!

— Ну да, ну да, — и еще сказали майору: — вы будете пьянствовать, а нас, которые ни при чем, преступники будут походя убивать! Хорошо придумано, а?