Свобода выбора

Но вот вернулась с Кубы мать и забрала Леночку к себе, к своему новому мужу, который ненавидел приемную дочь.

Последние годы своей жизни тетя Тася то и дело наезжала к Нелепиным. «Поживу у вас недельку — и снова два-три месяца чувствую себя человеком!» — говорила она, а что-то она и не говорила: «Вот уж буду окончательно умирать — тогда…»

Гриша и не стремился узнать тетин Тасин секрет, тетя была уж очень несчастна для того, чтобы сказать хоть одно бодрое, нормальное слово. Но однажды тетя Тася попросила Гришу сводить ее в кино и по дороге обратно сказала ему:

— Гриша! Почему, ты думаешь, у Любочки, у твоей мамы, такой характер?! Такая сила воли? Откуда? Почему?

— От природы! — пожал плечами Гриша. — Характер — это всегда от природы и от генетики. Что же тогда у человека от природы и от генетики, если не характер? Может быть, одни только почки?

— А вот ничего подобного! Твоя мама такая, какая она есть, оттого, что она пережила когда-то трагедию — мне и не снилось! Тем более — тебе…

— Что же она пережила?

— Девушкой, из-за несчастной любви, из-за разочарования жизнью, она кончала самоубийством. В последний момент ее вынули из петли.

— Этого не может быть! — возмутился Нелепин.

Он до глубины души был возмущен: мама — и самоубийство? Кроме возмущения и чувства ненависти к тете Тасе, это ничего вызвать в нем не могло.

— Будь уверена, — сказал он тете Тасе, — ты это выдумала! Или кто-то тебя обманул, а ты поверила!

— Но я свидетельница!.. Я помогала вынимать Любочку из петли!.. Я бегала за доктором! Хотя я и была тогда маленькой.

— Не верю. Уже потому не верю, что тебе незачем все это мне говорить. Для чего тебе это говорить нужно? Объясни?!

— Считала своим долгом…

— Считаешь долгом сделать близких тебе людей еще более несчастными, чем ты?

Тетя Тася расплакалась навзрыд, и некоторые прохожие делали замечания Нелепину:

— И не стыдно, молодой человек? Довести до такого состояния старушку?

— А это, наверное, его родная мать, — догадывались другие. — Нынче они, молодые, все вот так! С собственными родителями они только так!

Домой они вернулись порознь, и в тот же вечер тетя Тася уехала в Ленинград. После этого она не звонила, не писала, не приезжала, а вскоре умерла.

Мама ездила на похороны, Гриша не поехал.

Мама конечно же догадалась о разговоре между ее сыном и племянницей, может быть, племянница и сама сказала ей, но ведь мама и молчать тоже умела, как никто другой, но время шло, и Нелепин убеждался в том, что тетя Тася говорила сущую правду, что мамины «можно» и «нельзя» происходили как раз от попытки кончить с жизнью, тогда-то у мамы и появился критерий того, что нельзя никогда и ни в каком случае. Несколько раз мама сочла возможным этот критерий издалека, но объяснить. Нельзя придумать ничего более отвратительного, чем самоубийство! — однажды сказала она, а в другой раз заметила, что все живое существует только потому, что перед ним нет и не должно быть вопроса — жить ему или не жить…

Итак, с некоторых пор маме надо было стать не только матерью, но и женщиной, но и существом, которое, как никто, как ничто другое, воплощает обязанность существования. Она уже знала и жизнь и смерть так же, как люди знают сон и явь, знают, что такое синее, а что такое белое, что такое всё, что такое ничего, а Нелепин и не пытался, не хотелось ему, перенять от матери это знание. Ему вполне было достаточно, что он сын женщины, которая освобождает сына от необходимости это знать.

Правда, раз-другой мама возвращалась к этой теме. Однажды она сказала:

— Не верю я «Смерти Ивана Ильича» Льва Толстого! Не верю великому Льву Николаевичу, когда он пишет о смерти: он боялся смерти, а нельзя написать правдиво о том, чего ты боишься… Можно написать только свой страх.

В другой раз, много лет спустя, речь зашла о расстреле императора Николая Второго, его семьи, и мама заметила:

— Люди, в руках которых и жизни и смерти миллионов других людей, не могут иметь верных понятий ни о жизни, ни о смерти.

Нелепин ответил тогда:

— А если такие люди обозначают начало убийства нации? Ленин и ленинизм, Сталин и сталинизм начали с этого — чем кончилось?

На это мама промолчала: это касалось ее мужа, Гришиного отца.

Самое необъяснимое было то, что мама любила этого человека и, бывало, плакала по утрам, когда он уходил на работу.

— Опять! — восклицала она. — Неужели — опять! Вот мучение-то!

А Гриша рано понял, что его папа день и ночь служит в ГПУ. Он возвращался к маме только под утро, и она спрашивала его:

— Не могу понять — как это я тебя люблю?! Хоть бы ты мне объяснил. Попытался…

— И пытаться не надо, — отвечал усталый отец. — Я — человек с волей. С волей к справедливости. Ради справедливости я готов на все. На то, от чего некоторые сопляки бегут, как зайцы!

— Нет-нет — я все-таки уйду от тебя. Заберу Гришутку и уйду. Не уйду — убегу!

— Не пугай меня, милая, — отвечал отец. — Ты же знаешь — я ничего не боюсь. Я решу просто: смогу я без тебя или не смогу. Вот и все.

Когда папа не возвращался с работы уж очень долго, бывало и так, мама начинала размышлять вслух: