Свобода выбора

Именно с этими людьми собеседовали благосклонно и мама мальчика, и бабуся его. Чистокровные грузинки, то ли испанки, то ли француженки — и вдруг засветило стать великими россиянками! Некоторых участников нынешнего приема эта перспектива приводила в невиданное умиление, глаза у таких вспыхивали крохотными солнышками. Надо же! И ведь опять же — российская действительность!

Мальчик тоже участвовал в разговоре, во всяком случае, при разговоре присутствовал, а все вместе царственные персоны думали, были уверены, что в этом общении участвует вся Россия.

Однако если бы мальчик Романов-Багратион вдруг явился в Тбилиси коронованным русским монархом — там было бы радости куда побольше, чем в России! — размышлял Нелепин и вспоминал свое собственное двенадцатилетнее детство, рассказы своей матери. Рассказы примерно такие:

Отец говорил маме:

— Убили Николашку. Ухлопали! Поздновато сделали! Надо было раньше, еще в семнадцатом году, сделать: белое движение было бы в два раза меньше! В три — меньше. И нынче всякой контры, с которой приходится разбираться, было бы в полтора раза меньше.

Мама возражала:

— Оттого, что убили, белое движение разрослось! Неужели не понятно? На красных легло черное пятно к выгоде белых!

Мальчик из Мадрида никогда ничего подобного ни от кого не слышал, мама с бабушкой, поди-ка, его от информации такого рода оберегали, в том, конечно, случае, если сами были в ней сведущи. Но это — вряд ли, и всем троим им по ночам снился русский престол — золоченый и на возвышении, подобном эстраде, а может быть, и другому месту.

Бедный мальчик! Ему так просто было развеять собственные заблуждения — ну, скажем, представить себя на этом самом троне в момент обострения чеченской войны. Что бы он со своего возвышения мог по этому поводу произнести? Сначала он своим помощникам Лившицу и Батурину дал бы указание: представить ему сводку всех решений, всех высказываний господина президента по поводу все той же войны. И что же он из этих высказываний почерпнул бы? Какую мудрость? Какую способность к предвидению событий? Может быть, какая-нибудь линия поведения перед ним возникла бы? А ничего подобного. Ему только и осталось бы, что вздохнуть тяжко-тяжко, а потом сказать шепотом:

— Вот так история!

Притом еще вокруг него охранники, бесконечное их множество не спускают с императора глаз ни днем ни ночью! Так ведь это же почти что тюремное заключение, небольшая разница! Предположим, молодому императору захотелось прилично выпить? Значит, надо очень сильно исхитриться! Конечно, исхитриться всегда можно, но ведь это в принципе противоречит самой выпивке, которая тем и хороша, что кругом свободна…

Не-е-ет, Нелепин и за десять миллионов в месяц не согласился бы на такое житье-бытье.

До конца приема Нелепин не пробыл, ушел пораньше.

Уходя, еще раз осмотрел мальчика с ног до головы, теперь уже с большей симпатией, как бы и попривыкнув к нему. Конечно, неплохо было бы, если бы в мальчишеской голове чего-то поприбавилось. Еще неплохо, чтобы у него за плечами появились крылышки.

Крылышки-то — зачем? — удивился Нелепин.

А чтобы улететь куда подальше! — тут же догадался он.

*

«Мальчик из Мадрида», «Императорская фантазия», «Крылышки» и еще несколько заголовков напрашивались к сюжету № 4, надо было выбрать какой-то один…

Сюжет № 5 Поездка в Тамбов

Собеседником Нелепина был человек лет за пятьдесят.

Возраста не совсем определенного, он, наверное, выглядел старше. Преждевременное устарение отражалось в его лице — морщинистом, тускло-сером. От него попахивало. Чем-то, вообще говоря, человеку несвойственным. Голос у него был неровный, то высокий, а то низкий, басовитый.

Нелепин не спрашивал, но собеседник назвался: Николай Николаевич! — и сунул руку для пожатия. Рука была покрыта не мозолями, а неприятной какой-то шершавостью. И одет он был во что-то пестрое, несвежее, с чужих плеч.

Бомж?! — подумал Нелепин, а Николай Николаевич тут же угадал его вопрос:

— Николай Николаевич Сапрыгин, да! По-вашему рассуждая — бомж. По-моему — хороший человек, к тому же в недавнем прошлом — кандидат наук… Что? Не верите? Зачем мне врать? Конечно, я обману при удобном случае, но их слишком мало — удобных. Их слишком мало, потому бомжу, ему — как? Ему все равно, как и что говорить, и я доктором наук мог бы запросто назваться, но не называюсь. Сам не знаю почему. Просто так. Нет желания. И вот говорю: я тружусь на свалке. Городской. Мусорной. Запашок от меня заметный. Да? А это — доказательство!

— По какой же вы, в принципе, специальности? — спросил Нелепин, почувствовав не то чтобы интерес, а необходимость разговор поддержать: а вдруг — сюжет?