Свидание в Брюгге

Девочка весело прыгала и кричала Пьетеру: «А вот и не поймаешь!» Они играли! Отвратительно. Мерзко. Чудовищно. Они играют. Ее ребенок и сумасшедший! Жюльетта хотела позвать дочь, но слова застряли у нее в горле. Словно в каком-то кошмаре она увидела, как сумасшедший догнал девочку и потянул за пальто. Домино заливалась смехом. Улыба что-то говорил и что-то сунул ей в руку. Вся сияя, она направилась к матери с этими невыносимыми ужимками маленькой женщины, которые приводили Жюльетту в отчаяние.

Улыба, следовавший за девочкой, радостно кричал Жюльетте: «Н’даг! Н’даг! Н’даг!» Она не поняла, что это мычание означает приветствие.

Жюльетта схватила Домино за руку, силой разжала ей пальцы и, увидев три конфетки в блестящих обертках, немедленно изъяла их у дочери. Она испытывала непреодолимое желание выбросить конфеты, но сдержалась. Какой-то смутный голос подсказал ей, что она не должна так делать. И она положила конфеты в сумку. Улыба что-то быстро-быстро с чувством объяснял ей. С минуту она постояла в нерешительности. Девочка плакала. Тогда вконец измученная Жюльетта схватила упирающуюся изо всех сил Домино и потащила ее по снегу к крыльцу. Дети ей тоже опротивели. Дальше так не могло продолжаться.

Пьетер остановился в нескольких шагах и молча в недоумении наблюдал за происходящим, по инерции продолжая улыбаться, но постепенно улыбка сходила с его лица.

И тут Жюльетта, увидев, что за ней наблюдает «полоумный», который, может, еще и осуждает ее, дала волю ярости. Она отхлестала по щекам упиравшуюся Домино, втолкнула девочку в дом, хлопнула дверью и, бессильно привалившись к оконной раме, положила руку на сердце.

Улыба бросился было бежать за вороной, которая устроилась неподалеку, но во двор влетел мотоцикл, и он едва успел отскочить в сторону. Второй ординатор, Фред Дюбек, в кожаной канадке на цигейке, в клетчатом платке, обернутом вокруг шеи и наполовину скрывавшем лицо, прислонил мотоцикл к стене и вошел в дом.

Жюльетта уже успела подняться к себе на второй этаж и все никак не могла отдышаться. Домино громко плакала, тогда Жюльетта подошла к двери и закрыла ее на ключ.

В одной из комнат женского отделения Сюзи утюжила свой халат, а старшая сестра Метж поправляла прическу, перед тем как уйти домой.

Сюзи была красива сочной красотой тридцатилетней женщины, которую жизнь все-таки слегка потрепала. Круглое лицо, голубые глаза, острый вздернутый носик. Надо лбом благодаря стараниям деревенского парикмахера вились мелкие, чересчур крутые, кудряшки, но на плечи ее медовые длинные волосы падали крупными волнами. Халат в талию плотно облегал ее пышные формы. Глаза были чуточку воспалены: Сюзи плакала.

Когда Метж уже натягивала пальто, в соседней палате раздались крики. Сестры бросились на шум. Воспитанницы Доброго пастыря «отделывали» на кровати Эльзу, ту рослую крестьянку, у которой брат тоже лежал в больнице. Эльза отбивалась. Она-то и кричала. Одна из девиц профессиональным жестом матерого бандита заламывала ей за спину руки, другая стаскивала с нее штаны, так что каждый мог насладиться видом гладких Эльзиных бедер цвета свежего окорока, а третья навалилась на Эльзины дергающиеся ноги.

Метж и Сюзи ястребами кинулись на девиц. Те выпустили добычу, и Эльза, вся пылая от гнева, дернула юбку вниз. Слезы брызнули у нее из глаз. Она плакала и терла глаза кулаками.

— Что произошло? — сухо осведомилась Метж.

Самая наглая из девиц не моргнув ответила:

— К твоему сведению, эта падла обращалась с нами, как будто мы хуже нее. Мы здесь не для того, чтобы нас оскорбляли всякие там…

Ответ был в духе «стопроцентной» бельгийки и бил наотмашь.

Тем временем в своем отполированном и отшлифованном кабинете, сверкающем, как яхта, покрытая голландским лаком, директор-управляющий мосье Хоотен просматривал личное дело Сюзи, бывшей мадам Ван Вельде, чтобы узнать ее девичью фамилию, которую она отныне опять носила, и послать ей служебную записку на ее законное имя. Он так измусолил свой карандаш, что тот стал похож на обсосанный леденец.

Ван Вельде, сидя в той же кровати, где накануне застал его Робер, подложив под спину подушки, свежевыбритый, причесанный, намытый, составлял письмо жене:

«Моя дорогая Сюзи. Ты должна меня понять. Я больше не могу».

Дальше дело не пошло, он уставился в ослепительно-белый потолок и увлекся игрой солнечных зайчиков.

У ворот больницы швейцар проверял пропуска двух больных. Одним из них был изысканного вида немолодой седовласый мужчина, питавший слабость к крупным красивым блондинкам. Держался он с большим достоинством, так что швейцар даже не взглянул в его бумагу и, почтительно сняв фуражку, пропустил его.

Против Счастливой звезды остановился грузовик, шофер-голландец, вылезая из кабины, чуть было не задел дверцей парня, который направлялся туда же, куда и он, и вдруг как вкопанный стал у входа, не решаясь переступить порог заведения.

— Чокнутый! — выругался шофер на своем языке, не подозревая, что попал в самую точку.