Свидание в Брюгге

То был Меганк, которому доктор Эгпарс назначил свидание на второе января. Меганк промолчал. Он даже не заметил шофера. Он стоял у обочины дороги и разглядывал фасад здания.

А там Фернан, не жалея слов, разносил прислугу:

— Если б ты, Мия, меньше валялась с шоферами, потаскуха ты несчастная, тебя бы не хватила кандрашка накануне рождества! Знай, если ты разболеешься всерьез, я выгоню тебя к чертовой матери, и можешь тогда валяться с кем хочешь в свое удовольствие!

И, добродушно обращаясь к жене, словно он и не бушевал только что, сказал:

— Ишь корова какая! А у нее и впрямь жар. Увидишь Дю Руа, скажи ему, пусть придет посмотрит, что с ней. Я думаю, он в накладе не останется: вдоволь ее потискает.

— Да-а, он к этому привычный.

Марьякерке кишел, словно муравейник. Дорога пульсировала. Брюгге был ясный, золотистый. У Озера любви толпились туристы. Из окошка будки при входе в парк выглядывало размалеванное лицо старухи, расплывшееся в дьявольской ухмылке. Прохожих неведомой силой влекло к этой развалине, осклабившей беззубый рот, и, лишь вглядевшись, они догадывались, что то была просто маска, которую шутник-фламандец любовно вывел на сцену.

Колокола полными пригоршнями бросали на Маркт свой рассыпчатый звон.

По автотрассе в направлении Остенде мчались роскошные американские автомобили, красные, желтые, зеленые, белые. Прямая, точно стрела, дорога пролегла от Брюгге к Зеебрюгге через ярко-зеленую равнину, расчерченную где изгородями, где ивами, захлебнувшуюся от рек и озер. Вблизи низких ферм под голыми яблонями, словно нарочно выставляя напоказ свое великолепное розовое мясо, валялись жирные свиньи с широкими малиново-розовыми ушами. На горизонте четко вырисовывались колокольни и башни города, розового, как свинья, разомлевшая на солнце. Коровы по случаю погожего дня высыпали из хлевов на волю, и равнина запестрела черными и белыми точками. А поближе к дороге придвинулись тоже черные и белые домики с высокими крышами из темно-красной черепицы и ядовито-зелеными, как недозревшее яблоко, ставнями.

Далеко по равнине разносится звон брюжских колоколов. В той стороне, где расположился Брюссель, совсем рядом с куцей деревенской колокольней висит в воздухе блестящий металлический шар — атрибут атомного павильона будущей Выставки. Фландрия соседствовала с Бенилюксом.

У дома Джеймса Энсора, что в Остенде, задержался какой-то любитель искусств. Задумчиво разглядывая непонятные завитки на старой гравюре, он пытается вникнуть в странную надпись:

ЗДЕСЬ ВЫ УВИДИТЕ ЯПОНСКИХ СИРЕН
               ВХОД СВОБОДНЫЙ

Иностранные туристы отпускают веселые шуточки по поводу пышных форм и особенно томной позы толстухи Матильды, устроившейся вблизи знаменитого курзала — сердца города Остенде.

И устричного цвета море, окаймленное молочно-белой кромкой волн, сильное, но ненадежное, без устали слизывает с побережья песчаные дюны.

Часть вторая. Маски

Глава I

В Остенде, изрезанном каналами, вода плескалась чуть ли не у платформы стеклянного вокзала: темная, устрично-зеленая, она составляла живописный контраст с белыми полотнами снега, кое-где застилавшими набережные. Парусники покачивались у самых колес локомотивов. В зоологический сад, где разгуливали ручные журавли, нырнул красный «бристоль». На подступах к морю Остенде неожиданно раздавался вширь, отвечая своему назначению «ворот в Англию».

Машина катила вдоль каналов, предлагавших все оттенки зеленого: ядовито-зеленый и зеленый, отдающий в черноту, зелень глаз и зелень мха, — путалась в улочках старого города с его кокетливыми кафе, его рыбным базаром, где выставлялись на обозрение публики разные диковинки, вроде откровенно сюрреалистской камбалы, высушенной до прозрачности, так что просматривалось все ее костлявое нутро; с его невинными кабачками и двойным фасадом св. Петра и Павла, перегруженным готикой. Выскочив к морю, она пронеслась мимо роскошных особняков-модерн по чопорной набережной — аллее короля Альберта, которая сдерживала властительницу здешних мест в ее утехах и забавах.

У курзала Дю Руа сбавил скорость. Новое, легкое сооружение выгодно отличалось от старого, ибо последнее, поражавшее своей нелепостью, напоминало одновременно и конюшню и оранжерею. Это был плод больной фантазии, вдохновленной парижским метрополитеном, — кстати, прививал его некий барон Ампэн, бельгиец, — если только не чудовищным Трокадеро или еще более чудовищным морским Казино в Ницце. У Матильды, предмета нежелательных вожделенных мечтаний седовласого мосье из Марьякерке, Оливье остановил машину.

Холод обжигал, пробирал до костей, но после нескольких месяцев городской жизни было даже приятно окунуться в йодистую свежесть морского воздуха.