Свидание в Брюгге

Оливье и Робер пробирались между кроватями. До чего ж ужасен был вид у этих несчастных: нечесаные, слипшиеся пряди волос, одутловатые лица, землистого оттенка кожа. Чей-то взгляд неотступно следовал за врачом и его другом. В казенной мятой рубахе, из-под которой торчали острые ключицы, сидела старуха, — вокруг ее шеи болтались грязные патлы, из глубоких глазниц на изможденном костистом лице мрачно смотрели глаза с нестерпимо ярким блеском. Лиф рубашки украшали разноцветные бумажные ленты. Приоткрытые губы подрагивали в каком-то невнятном бормоте. На больничной койке сидела Безумная Марго.

— У них дела обстоят хуже, чем у мужчин, — сказал Оливье. — Если только они не уходят сразу же, как Эльза, то уже не уходят отсюда до самой смерти. Тут только крайности.

— Но разве они страдают не одним и тем же недугом?

— Одним. Но социальная база не одинакова. Больных женщин легче оставляют в семье. А мужчинам приходится бороться за себя. Предположим, он в каком-нибудь учреждении или в магазине, и хочешь — не хочешь, а дело свое делай. И если у него начинаются разные завихрения, его сейчас же выставляют вон. Тогда вмешивается социальное страхование и — вот он у нас. Что касается женщины, то ее обычно оставляют дома. А когда решаются наконец отправить в больницу — бывает уже слишком поздно. Все по Марксу, старик. Маркс и Фрейд. Маркс объясняет социальную сторону вопроса, Фрейд — психологическую. А в основе основ — неколебимая, выдержавшая натиск времен твердыня — наследственность. А вся психиатрия ломаного гроша не стоит.

— Доктор, не сделаете ли вы укол Прекрасной Елене? — прервала его Метж.

— Вы меня балуете, Метж. Метж знает, что я обожаю делать уколы Прекрасной Елене.

Метж подмигнула Роберу. Сейчас она выступала в роли хозяйки «заведения», которой хочется услужить гостям.

Прекрасная Елена сидела на кровати и читала роман. Красивой она не была. Простоватое круглое лицо, слишком алый рот и слишком румяные щеки с ямочками. Словно нарисованные, светло-голубые, как незабудки, глаза. Белокурая, коротко стриженные и тщательно уложенные волосы, несколько легких завитков на шее.

— Добрый вечер, дохтор, — тихо сказала она слабым ангельским голоском.

Она говорила с сильным акцентом и, наверное, знала не много французских слов. Она кокетливо протянула врачу руку и улыбнулась белозубой улыбкой. Одного зуба не хватало, но это ничуть ее не портило. Она покорно легла на живот, положив щеку на подушку и глядя прямо перед собой. Сестра откинула простыню как будто привычным, ничего не значащим и, однако, бесстыжим жестом, приподняла рубашку, обшитую кружевами. Показалось голое тело густого медового цвета, почти такого же, как волосы, с розоватыми отсветами; круглые икры ног, крутые бедра, довольно полные, но без единого красного пятнышка, тугой круглый задик. Экая круглышка эта Елена.

— Не правда ли, Венера Каллипигская? — сказал Оливье. — Поэтому ее и зовут «Прекрасной Еленой». Артистка цирка, хозяйка манежа. Психастеническое состояние, абулия, так сказать, или попросту — ослабление воли…

— А когда ты сделаешь ей укол в зад, у нее прибавится воли?

— Все в порядке, — сказал Оливье, — выпуская из шприца воздух, пока на игле не появились капельки жидкости. — Не шевелитесь, моя красавица, у меня легкая рука.

У Прекрасной Елены что-то забулькало в горле. Метж потерла смоченной в спирте ваткой по правой ягодице. Оливье вонзил иглу.

— О, боже правый! — вырвалось у артистки цирка.

Обеими руками она вцепилась в подушку.

Оливье уверенно ввел под кожу раствор и быстрым, легким жестом вытащил иглу, а сестра еще раз провела ваткой по розовой коже, на которой появилось алое пятнышко. Оливье передал ей шприц и, потирая руки, скользнул взглядом по телу, восхищенный этой поистине рубенсовской плотью. Метж спустила рубашку и прикрыла девушку простыней.

— Нельзя же глядеть без передышки на одно и то же, — сказала она.

Оливье развеселился.

— Это лучшие минуты моего рабочего дня. Оставьте ее мне, Метж. Вы идете к себе?

— Нет. Остендка меня тревожит. Долго она не протянет.

Чтобы выйти, им пришлось вторично проделать тот же путь по галерее ужасов.

— А ты знаешь, что такое эта Прекрасная Елена?

— Ей-богу, нет. Во всяком случае, она не производит впечатления очень уж ненормальной.

— Особенно если смотреть на нее со спины! Действительно, она не невменяема. Только у нее есть один пунктик. Она дрожит при виде священника.

— Быть не может!

— Когда она видит сутану, у нее подкашиваются ноги. Впрочем, такие больные есть во всех психиатрических больницах, эта тает при виде священника, та — при виде убогого, одна воспылала нежной страстью к дервишу, другая к богу-отцу, — в общем, читай Превера!

Ну и что? — Робер пожал плечами.

— Заметь, далеко не все из них в стационаре. Во всяком случае, их не тащат туда силой.

Ага, это уже заговорил антиклерикал. Робер не стал спорить. Он не верил в бога, но его возмущало издевательство над верой других, даже если, на его взгляд, они и заблуждались.