Свидание в Брюгге

— Я не занимаюсь женщинами, — сказал Оливье, — почти не занимаюсь. У них другой врач, и я его никогда не вижу. Он ненавидит Эгпарса. Это и понятно. Ты бы совершил грубейшую ошибку, если бы стал писать с Эгпарса современного психиатра. Эгпарс — не типичен, он совершенно особое явление. Ты сам увидишь. Понимаешь, он верит в то, что делает. Во всяком случае, он видит в этом свое назначение. Он одержимый. А тот врач более чем зауряден. Для него больные — что-то вроде назойливой мухи, от которой никак не отделаешься. Ах, если бы не было больных! Ему осточертели и больные и болезни. Он отбывает службу. И сколько их, таких лекаришек! О каком-то контакте с больными не может быть и речи. Так вот Фред ассистирует ему. Мы подменяем иногда друг друга, но по возможности не слишком часто… Я не люблю бывать в отделении у женщин.

— Зато ты их самих слишком любишь.

— Ты, должно быть, был психиатром в прошлом твоем существовании.

Перед ними выросла «вестминстерская» часовенка. Они свернули в сторону, прошли меж двух освещенных строений, напоминавших скромные провинциальные вокзалы, еще раз повернули и очутились во дворе, среди прямоугольных больничных корпусов. Весь ансамбль имел вид монастырской застройки, точнее — обители бегинок. Должно быть, это было сердце монастыря, — Оливье направился к зданию, на стене которого между окнами были вделаны цифры из кованого железа:

1   6   4   8

Знакомый обряд повторился. В Марьякерке не существовало другого способа проникнуть за двери. Звонок. Шаркающие шаги. Скрежет ключа в замочной скважине.

Дверь отворила белокурая женщина лет тридцати, рослая, сильная; увидев врачей, она расплылась в улыбке. Стоило Оливье лишь показаться, и на лицах расцветала улыбка. Робер узнал женщину, он столкнулся с ней, когда выходил из дому, где жил Оливье.

— А, это вы! Добрый вечер, доктор.

— Добрый вечер, Метж. У вас все в порядке?

— Да. Если не считать, что Альфред не появлялся здесь весь день.

Робер отметил про себя, что, обращаясь к Дю Руа, она говорила «доктор», а Фреда называла просто по имени.

— Вы в курсе, что у мадам Ван Вельде неприятности?

— О да, доктор.

Она сразу зажглась. С историей Ван Вельде в ее жизнь вошло что-то романическое.

— А про мужа вы ей сказали?

— Нет. Она уехала два часа тому назад. И потом, она ведь сдала дежурство.

Оливье взял Метж за талию и почувствовал, как дрогнул под его рукой ее, должно быть, бело-розовый бок.

— Почему же вы ей ничего не сказали?

— Управляющий не велел мне говорить.

— Дрянь! — Роберу Оливье пояснил: — Они по ошибке называют директора Хоотена — управляющим. А он вообще-то директор. Точнее, директор и управляющий. Но, с общего молчаливого согласия, его понизили в чине и называют просто управляющим. Даже санитары. Его никто не любит… Правда, Метж?

Лицо у Метж стало непроницаемым.

— Я не знаю.

— Не беспокойтесь, мой друг, Робер Друэн никакого отношения к медицине не имеет.

Она улыбнулась и, отступив назад, пропустила их в свои владения, как хозяйка дома, которая принимает близких друзей.

В отличие от мужского, женское отделение имело какой-то более домашний вид, не такой казенный, но и более запущенный…

— Я рада была бы видеть вас здесь каждый день, — сказала Метж.

— Нет уж, увольте. Мне — работать, а вашему любимчику — наслаждаться жизнью. Признайтесь, что вы испытываете к нему слабость.

Метж не ответила. Потом, не глядя на Оливье, произнесла:

— Пойду погляжу, нет ли Сюзи.

Но Оливье уже улыбался другой женщине: тоже рослая и сильная, по-виду деревенская, тоже блондинка, лет двадцати пяти.

— Ну как дела, мадемуазель Эльза?

— Хорошо, дохтор. Я собираюсь выписываться.

Слова давались ей с трудом, видимо, она переводила про себя с фламандского на французский.

— Нет, маленькая, не стоит пока.

Смешно, такая кобылица, и «маленькая».

— Да, так сказал главный врач. Доктор, вы видели сегодня моего брата?

— Да.

— Ну и что?

— Ему лучше. Сегодня он не говорил о черном золоте.

Эльза смущенно засмеялась.

— О, я думаю, это уже не повторится, — сказала она.

— В таком случае непременно объяснитесь с вашим бургомистром, когда вернетесь в деревню.

Оливье на правах старого друга похлопал девушку по щеке и ущипнул упругую розовую кожу, которая тотчас же покраснела.

— Действительно, с такими щечками грешно засиживаться здесь.

— Если б не черное золото, то бы и щек не было.

Она шутила. Оливье пояснил:

— Брат этой девушки очень много работал, очень много читал, не успевал все переваривать и сорвался. Он возненавидел машины и помешался на этом. Так, Эльза?

— Да, дохтор. Но он, может, и прав. Черное золото — настоящее бедствие для деревень и… простите, дохтор…

Она вовремя спохватилась.

— Ну раз вы способны себя контролировать, значит, дело идет на поправку. Понимаешь, Робер, бред маньяка чистейшей воды. Больной — в общем парень как парень — принялся вдруг проповедовать возвращение деревни к ее первозданному состоянию. Он возненавидел трактор, стал призывать людей бороться с бензином и черным золотом, не понимая, что производство нефти и золотой телец — не одно и то же.