Святые в истории. Жития святых в новом формате. XVI-XIX века

В 1846 году архимандрит Макарий получил разрешение Синода на поездку в Иерусалим сроком на один год и стал собираться в дорогу.

Но как-то странно он собирался: ездил и ходил по домам прощаться с жителями Болхова, как будто покидал их навсегда.

Ходили разговоры, будто бы для настоятеля готовится особый экипаж-фургон, а на Святой Земле он поселится в Вифлееме в пещере блаженного Иеронима и закончит какие-то переводы.

Но одному своему знакомому, который тоже по весне собрался на Святую Землю и хотел договориться о встрече, отец Макарий вдруг сказал со вздохом: «Ах, Филипп Григорьевич! Если бы то Бог помог мне встретиться с вами в Горнем Иерусалиме, вот это было бы хорошо».

Когда же одна богатая благотворительница привезла в монастырь тысячу рублей для поездки настоятеля в Иерусалим, он не взял у нее деньги, сказал – потом…

Весной отец Макарий заболел.

Как вспоминает болховский житель Михаил Иванович Абрезумов, за неделю до смерти настоятель сказал народу после проповеди: «Приходите провожать меня» – и назначил день. Все подумали, что он говорит о своей поездке на Святую Землю, но оказалось, что отец Макарий имел в виду другой Горний Иерусалим.

В тот самый назначенный день, 18 мая 1847 года, он скончался, не дожив до пятидесяти пяти лет.

Последние слова, которые отец Макарий произнес тихим, еле слышным голосом, были: «Свет Христов просвещает всех».

Святитель Филарет Московский († 1867)

Святитель Филарет Московский.

Акварель. Владимир Иванович Гау. 1854 г.

Надобно, чтобы простота была не без мудрости

В конце сентября 1842 года Филарет, митрополит Московский и Коломенский, прибыл в Троице-Сергиеву Лавру на празднование памяти святого Сергия Радонежского.

Всем запомнились проникновенные слова, которые Филарет произнес 27 сентября после освящения нового лаврского храма явления Божией Матери Преподобному Сергию, устроенного над мощами преподобного Михея, – они звучали как исповедь:

«Мне же, который недолго беседую с пустынею и о пустыне и потом долго пребываю в молве и попечениях града и дел человеческих, кто даст мне криле, яко голубине; и полещу, и почию! (Пс. 54: 7). Могу ли сказать себе – или когда наконец возмогу сказать: се удалихся бегая, и водворихся в пустыни?!» (Пс. 54: 8–9.)

В тот день после праздника неожиданно выглянуло солнце. Погода переменилась к лучшему, и митрополит Филарет предложил наместнику

Лавры архимандриту Антонию наконец-то съездить в Корбуху.

В письмах они не раз обсуждали идею построить неподалеку от многолюдной, ежедневно принимающей тысячи паломников Лавры уединенный скит. Архимандрит Антоний предложил сделать это в Корбухе – пустынном, поросшем густым лесом местечке в трех верстах от Лавры. «Мысль о ските очень вожделенна, но требует немалого размышления», – писал в ответ архимандриту Филарет и обещал вернуться к этому делу по прибытии в Лавру.

Часа в два пополудни владыка и наместник сели в экипаж и по старой дороге, ведущей в Александров, отправились осматривать место для будущего скита. Возле леса им пришлось выйти из кареты и идти пешком по мокрой и топкой тропинке.

Погода в тот осенний день стояла какая-то особенно торжественная: пели хоры птиц, солнце просвечивало сквозь колонны деревьев.

На одной поляне митрополит Филарет остановился возле большого дерева и спросил: где основать храм? Архимандрит Антоний удивился: прежде он уже приходил на эту поляну с другим Филаретом, митрополитом Киевским и Галицким (четверть века назад тот был ректором Московской духовной академии и часто приезжал в Лавру). И киевский владыка выбрал для устройства скита то же самое место.

С этого чудесного совпадения, по воспоминаниям Д. Дмитриева, и был основан Гефсиманский скит – любимое детище московского митрополита Филарета. Владыка потом говорил: «В каких монастырях не бываю, а лучше Гефсиманского скита не нахожу».

Как на «криле, яко голубине» стремился он сюда, стараясь провести в скиту все лето, а иногда и осень. В простой келье Гефсиманского скита с некрашеными полами и простыми деревянными скамьями он имел возможность в мире отделиться от мира.

Московский митрополит и в скиту по своему ежедневному строгому распорядку занимался «попечениями града и дел человеческих»: рассматривал многочисленные прошения, принимал гостей. Но в расписании Филарета был один час, когда, взяв с собой часы луковкой, в простом подряснике и камилавке, с белой деревянной палкой, он уходил в лес, в свою пустынь. И в этот час даже его келейники – иеромонахи Даниил и Досифей – старались не мешать его желанному молитвенному уединению в подмосковной Гефсимании…

О жизни Филарета в ранние годы можно составить представление из его писем к родным и особенно к отцу, с которым у него были уважительные и глубоко доверительные отношения.