Святы и прокляты

Но вместо того, чтобы сидеть и не высовываться, я поведал об увиденном одной милой девушке, которую любил, и она предложила мне бежать от императора, предварительно выкрав из тайных покоев двенадцать невинных младенцев. Мне было жалко терять придворную карьеру. С другой стороны, дома в Германии у отца уже был лен, и там я мог бы спрятать двенадцать детей, для которых моя девушка стала бы любящей матерью. К тому же в воздухе уже ясно ощущалась гроза: собирающиеся заключить счастливый брачный союз императоры не сажают своих родных детей в тюрьмы! Тот, кто не пощадил родного сына, не помилует уже никого! История же с детьми и вовсе испортила мне настроение: перед глазами то и дело мелькал царь Ирод с убиенными младенцами. В общем, я решил совершить предательство и выкрасть детей.

— Вы герой, Вальтер фон дер Фогельвейде! Вы истинный герой! — задохнулась от восторга Анна.

— Герои не совершают подвигов, рассчитывая на что-либо. Они должны быть бескорыстны. Я же думал о даме моего сердца, которая, не желая покидать императорскую службу, два года отказывалась выйти за меня замуж, и вот теперь... Она требовала подвига, и я был готов на этот подвиг. Хотя ещё плохо понимал, как вывезу двенадцать детей и жену, которую опознает в лицо любой замковый стражник...

Как выяснилось, дама моего сердца оказалась более преданной подданной, нежели я. Когда я приблизился к заветной комнате, мне послышался шорох. Впрочем, там же были дети — и я затаился, вслушиваясь в происходящее. Но чёрные слуги обычно не произносили ни слова, а дети не умели разговаривать... Наконец я осторожно отодвинул расшитую мавританским узором тяжёлую штору, закрывающую проход, — и в следующее мгновение ощутил невероятную боль в глазу. По лицу потекло, я отшатнулся. Передо мной с окровавленным длинным ножом возвышался император.

Тут же подоспела стража, меня дотащили сначала до дворцового лекаря, который, дав мне макового молочка, принялся пестовать рану. Я плохо помню события того дня. Мне давали пить вино, вкуса которого я не чувствовал.

Когда же на следующий день Фридрих пожелал милостиво простить меня, оказалось, что происшествие сказалось на мне самым плачевным образом, потому как можно послать в Англию одноглазого свата, с кем не бывает, но совсем другое дело — человека, который не может и двух шагов сделать по прямой. К тому же у меня был жар, я почти что бредил. В общем, повозившись со мной несколько минут и поняв, что отправлять меня в Англию — себе дороже, Фридрих сгоряча упрятал меня в Никастро, куда несколькими годами позже отправит и своего сына.

— А что стало с вашей невестой? — полюбопытствовала Анна. — И как сложилась судьба этих двенадцати детей?

— Невеста... Меня выпустили, когда Фридрих женился и его жена понесла от него. На радостях, я полагаю. К тому времени я вполне оправился от раны и начал свыкаться со своим новым положением. В общем, меня помыли, переодели и вернули пред светлые очи императора. Что же до дамы сердца ... Никто не знал, куда она пропала, говорили, будто бы Его Величество выдал её замуж и теперь она проживает в каком-то крошечном городке... Полагаю, её попросту удавили по-тихому, потому что, кому же хочется, чтобы она болтала о загубленных младенцах.

К моему возвращению из двенадцати уцелело только шестеро, но Фридрих уже утратил к ним интерес. Так только, сообщил походя, что эксперимент, мол, не удался. Я же больше не любопытствовал на их счёт.

Впрочем, это мы отвлеклись от прекрасной принцессы, и зачем-то начали рассуждать об истории моего увечья. А дело-то встало.

На последних словах трубадура Рудольфио покосился на гобелен, за которым размещалась тайная комнатка с дежурным писарем. Когда летописцев пригласили на очередную трапезу, бесшумный трудяга, должно быть, поднялся со своего места и вышел на цыпочках, неся перед собой листы с непросохшими на них чернилами в личные покои Спрута.

* * *

...Анна выглянула в окно и испугалась. Вдруг ей показалось, что замок окружают дети, одетые в белое с крестами на плащах. Целые полчища детей поднимали над головами здоровенные распятия, украшенные цветами, и пели. Она различила смотрящего на её окна невысокого мальчика с апостольским посохом, в котором признала Николауса. Рядом с ним чёрными воронами казались два монаха с капюшонами, скрывающими лица.

Девочка зажала себе рот, чтобы не закричать. Процессия пела, покачиваясь в такт песне, а потом вдруг медленно сдвинулась с места и потекла бесконечным хороводом вокруг замка. Детей было очень много, и все они, взявшись за руки, ходили и пели, пели и смотрели на окна замка, не смея приблизиться, но словно ожидая чего-то.

Возможно, видение, поразившее Анну, просто промелькнуло перед её глазами. Удивлённый, что сестра стоит неподвижно около окна, а не идёт к столу, Константин нашёл её, всматривающуюся в ров, через который, как сказал хозяин замка, невозможно выбраться, но очень легко сломать себе шею.