Святы и прокляты

— Независимо от вашего нелестного мнения, мы не вправе не упомянуть в нашей летописи первенца Фридриха, — мягко остановил гневную тираду трубадур. — Мудрого, доброго, благородного и несчастного короля Генриха VII. Не берусь пересчитать всех бастардов Фридриха и правильно назвать их матерей, что же до законных детей... Впрочем, полагаю, ты наслушался песен, в которых Генрих VII выводился не иначе как подлый крысёныш, покушавшийся и на отцовское наследство и на его жизнь? Но ведь это всего лишь песни. А каким на самом деле был первенец нашего императора? Как знать. Полагаю, если бы хозяин наш пожелал, он мог бы отыскать несколько десятков свидетелей жизни и подвигов этого короля, каждый из которых сейчас бил бы себя в грудь и клялся всеми святыми в непогрешимости сеньора.

— Можно подумать, ты был среди них, — хмыкнул оруженосец.

— Не был. Но, находясь подле особы императора, слушал не одни только наветы. И могу сказать, что король Генрих, которому Фридрих доверил престол Германии перед своим крестовым походом, сумел без помощи отца раскрыть заговор против себя, после чего, возглавив верных ему швабских рыцарей, обрушился на Баварию, не ожидающую такого наскока. В результате, его конкурент на германский престол вельф Оттон Люнебургский[97] и находящийся у Оттона в то время папский легат были захвачены врасплох. Да так результативно, что наложивший от страха в штаны вельф только и успел, что выпустить из города легата, а сам пал в ноги юному Генриху, умоляя простить его и принять своего старшего сына в заложники вечного мира.

Сбежавшего легата рыцари Генриха преследовали до Страсбурга. Когда же за ним закрылись ворота, крепость была осаждена. Имперские князья, узнавшие об осаде епископского города, немедленно прислали императору ябеду, требуя остановить сына-короля и распустить подобру-поздорову швабское войско. Но и Фридрих не раз получал подобные оплеухи. Что же до Генриха, то он всё сделал грамотно и невероятно быстро. Хотя сколько было в ту пору сыну императора? На престол Генрих Сицилийский взошёл в возрасте восьми лет, стало быть, история с баварцем произошла, когда ему исполнилось двенадцать-тринадцать. Как нашему Константину.

— Один раз, может быть, и сделал, а дальше? — вздохнул Вольфганг Франц. — Жизнь-то продолжается. Кабы он помер тогда, и это было последним деянием...

Анна поспешно перекрестилась.

— Вот именно, — оруженосец погладил девочку по голове. — Выбирали епископа Регенсбурга — обычное, можно сказать, дело — и тут вдруг Генрих точно заворожённый начал плясать под дудку местных князей. И так воли — кот наплакал, а тут и последнюю отдал, вместе с остатками разума... Дальше хуже: вдруг с какого-то перепугу официально разрешил нескольким городам Фландрии объединиться в некий союз, и те всем миром тут же выступили против своих же господ-епископов. А вина тут — Его Королевского Величества, потому как, когда один город бунтует — это неприятно, а когда их несколько, да ещё и действуют слаженно... в общем, жди гонцов от Папы. Дальше больше...

В девятнадцать лет он такие документы наподписывал, что император призадумался, а не подменили ли ему наследника! А что тут ещё подумаешь, когда король Германии, будучи в трезвом рассудке и доброй памяти, не в плену, не под угрозой смерти вдруг добровольно отказался от права возведения крепостей и любых других оборонительных сооружений, пообещал, что не будет строить новых городов, устраивать новые монетные дворы? Согласился частично уступить королевскую власть, мол, пусть каждый на своём лене делает, что пожелает, а потом ещё и одарил князей исконным королевским правом неприкосновенности!

— Мне кажется, всегда так было, — лениво потянулся в своём кресле Рудольфио. — Князья у себя дома вершили суды. А чего бы им и не вершить? У кого земля, того и законы. И всё на этой самой земле обязаны им подчиняться... Всё забываю спросить, Фогельвейде, а как вы потеряли руку и глаз?

— Насчёт глаза не знаю, а руку... Правая рука — должно быть, курей воровал, — глумливо ухмыляясь, предположил оруженосец.

— Во всяком случае, меня не клеймили как скотину. — Вальтер фон дер Фогельвейде брезгливо поёжился. — То, что вы говорите, любезный крестоносец, — он обернулся в сторону Рудольфио, — возможно, и правильно для местности, где каждый сам за себя. Но в империи Фридриха на всех существовал единый закон. И Германия — часть империи. Дозволь там каждому придумывать собственные законы, это разорвёт империю.

У Генриха же князья получили полную власть над городами, тесня епископов. Те бросились жаловаться Папе. Папа, понятное дело, отреагировал обычным для себя способом — принялся отлучать от церкви ослушников. На города, где они правили, накладывался интердикт. Церкви закрылись, улицы начали заполняться гробами с гниющими в них покойниками, которых запрещалось хоронить. Начали вспыхивать эпидемии.