Святы и прокляты

— Что же, забыть теперь? Начисто забыть о том, что он тоже... — Анна была готова расплакаться. — А ежели мы его там увидим? Он что же, нас всех казнит или на вечные времена в подвал засадит?

— Успокойся, — Вольфганг Франц обнял девочку. — Раз сама судьба нас в этот замок завела, авось она же и выведет. Фридрих — он сколько прожил? Пятьдесят шесть лет, а мы сейчас рассказываем о том времени, когда ему было сорок два. Смекаешь? Спокойно закончим историю, осторожненько так, чтобы не задеть личной тайны его сиятельства. Получим свою награду, и духу нашего в этом «Грехе» больше не будет. Сама посуди, светлая головушка, что он тебе? Ну его, с этой тайной, будь та неладна! Да пусть он хоть лично Стефана, Николауса и Петра ночью тёмной прирезал и трупы из лагеря по кускам вынес. Нам-то что за прибыль? Своё дело сделаем, только нас и видели.

Не плачь, маленькая. Или поплачь в сторонке. А братик твой продолжит записывать события той далёкой войны. Потому как это важно для летописи, а Спрут наш — не важен. И детский крестовый поход не важен... Сам Фридрих в нём не участвовал, а его сиятельство, хоть и получит от нас правильную раскладку, как всё на самом деле было, так всё равно вычеркнет из летописи, что Фридрих Гогенштауфен помогал походу. И моё участие вычеркнет... Или нет — оставит, но так, словно я сам, без приказа моего короля, в это дело вляпался. Вот оно как.

— А я понимаю миланцев, — Рудольфио поднялся на нетвёрдых ногах. — Когда люди встают на горло своей гордости, соглашаясь опуститься перед победителем на колени. Хорошим пинком их ещё можно уложить ниц, но признать себя раздавленными — нет!

В Милане я, вместе с другими детьми, сел на корабль, чтобы плыть в Иерусалим, но на нас надели цепи, затолкали в трюмы и повезли на невольничий рынок в Египет.

По дороге моряки, ясное дело, были вынуждены делать достаточно большие остановки, дабы пополнять запасы питьевой воды и продовольствия. Первая остановка нашего корабля была на Корсике. Далее в Сардинии, где-то, как я теперь понимаю, в районе Ла-Маддалена. И, наконец, — в Сицилии, в местечке Монделло. Всех нас, полузадохнувшихся, вытаскивали из вонючего трюма и дозволяли несколько дней сидеть в специальном загоне на берегу, вроде тех, что делают для овец.

На второй день нашего пребывания в Монделло на работорговцев вдруг налетел небольшой отряд всадников, которому благодаря внезапности удалось отбить пленных первого и второго идущего этим маршрутом корабля. В считанные минуты небольшая охрана была перебита, и, легко спрыгнувший с коня молодой всадник, в котором дети без труда опознали апостола Петра, бросился обниматься с недавними друзьями.

Разбитые в кровь ноги, скованные цепями, не могли бежать. Расковывать было некогда да и нечем... Скрыться пробовали все, да разве тут убежишь? С берега, там, где размещались хозяева кораблей и команда, уже спешила вооружённая подмога.

Ловкий жилистый Пётр подсадил на коня двоих подвернувшихся ему под руку малышей. Спутники нашего апостола тоже хватали прямо с земли детей без разбору, пытаясь уйти хотя бы с этой малой добычей, и я понял, что всадники успеют спасти буквально несколько человек и дадут деру. Я спешил что есть сил, волоча за собой цепь и подгоняя прикованного к ней же товарища. Один из рыцарей Петра перерубил нашу цепь надвое, после чего каждый уже мог спасать себя сам.

Большинство рыцарей Петра уже покинуло берег, унося облепивших их детей. Не удивлюсь, если часть спасаемых погибла или получила увечья под копытами коней. Сам Пётр ловко отбивался, стоя на песке и прикрывая беглецов. Помню, как ловко апостол орудовал мечом и длинным кинжалом, как пытались прикрыть своего юного предводителя сицилийские рыцари, как я сам бил тяжёлой цепью пытавшихся уложить меня на песок моряков. У Петра была тысяча возможностей спастись, дабы подготовить следующее нападение, но...

Вдруг я услышал истошный женский крик. Это было странно, потому что в тот момент орали все. Только крик моей любимой Вероники я бы узнал из тысячи. Толстый одетый на сарацинский манер купец левой рукой держал её за волосы, в то время, как его правая рука сжимала прижатый к её шее широкий кривой нож. Он крикнул что-то на своём языке, и Пётр, должно быть, понял его, бросив оружие на землю и опускаясь на колени. В тот же момент я сам, получив по затылку, потерял сознание и точно в замедленном сне наблюдал, как безоружный апостол медленно и неотвратимо движется в сторону купца, как последние его рыцари бросают оружие и становятся на колени.

Нас, тех, кто не успел убежать, снова заковали в кандалы и затолкали в пропахшие рыбой и блевотиной трюмы, где мы валялись один на другом точно мешки с товаром. На этот раз мы плыли всего день, после чего нас выволокли из чрева корабля и доставили на берег. Все апостолы, идущие в колонне Петра, он сам, Вероника с ребёнком да ещё те, кто включился в бой на берегу, — теперь были выстроены перед кораблём. Впрочем, нас не били, что уже радовало.