Святослав Загорский. Закон Севера

Теперь выписал грамоту воеводную на Никиту и Осинку. Головомой теперь может полностью отплатить долг Осинке. Девушка кивнула ему и попросила пойти прочь, ей надо было отдохнуть да подумать. Жаль было, что так и не сговорились они с князем, и расстаются, затаив сильную обиду друг на друга. Что-то кольнуло тогда, тоска сковала сердце, заныло, как в боку

На следующее утро, Осинка встала сама и даже видела из окна, как князь с Ладимиром, в окружении стражи да Трофима тронулись в дорогу. Тонкой фигурой стояла лекарка Алена, что спасла жизнь Осинке, вернее, её снова спас князь, и теперь северянка должна была ему две жизни.

Девушка смотрела в спину и загадала, что если князь обернётся, будет добре, и они свидятся вновь. Этого не случилось, с горделивой осанкой в кольчуге, что горела золотом в рассветных лучах, рванули воины на защиту края от посягательств жадного князя Чубанского Володимира.

– Пусть духи земли, леса, воды и воздуха будут с тобой, князь! – пожелала ему вслух Осинка и подняла руку, прощальным жестом накладывая невидимую защиту на храброго воина.

Опустела дорога, и северянка какое-то время понаблюдала за ней, потом развернулась да позвала Никиту. Ей хотелось уже выполнить наказ головы, чтобы вернуться в родную деревню, а главное, даже созрел план, как это сделать. Осинке не терпелось убежать далеко к самому краю земли, чтобы на оленях скакать по северу к самому небу. И чтобы мороз и боги вытравили то, что неожиданно зародилось в сердце её.

Глава девятнадцатая

– Ты, подлец, меня подставил! – вскричал гневно воевода на Никиту.

– Нет! – непокорный чуб закрыл лицо Головомоя.

– Нежели я тебе грамоту с именами торгашей, что работают с чужеземцами, выдам? Да князь меня сразу на плаху отправит, а следом и тебя, так как ты мой человек и не мог не знать о беззаконии с продажами баб северных! Об этом твоя башка подумала? – Воевода, когда Святослав высказал свой приказ, охолодел сразу, но и в этот раз уберегла его судьба, в поход был вынужден князь идти. И то странно, что Святослав вообще взялся убивца выслеживать. Всех лиходеев никогда не переловишь, а тут влезла эта северянка, и князь петухом перед ней крылья растопырил.

– Надобно изловить его уже, воевода, и делов! Осинка вернётся в деревню, а князь и не узнает вовсе, а сам скажи, что, мол, ничего не знал, это Никита сам нашёл, – пробубнил Никита.

– «Никита сам нашёл», – передразнил его воевода и швырнул лист бумаги, на котором вёл записи должников. Тех, кто частенько наведывался в дальние края да за это платил неофициальную подать с продажи каждой живой души.

Стоило Головомою накрыть рукой список, воевода ухватил его за рукав скрюченными от болезни пальцами и прошипел, так, что только Никита мог и услышать, даже ежели бы их подслушивали:

– А ежели она этот списочек Ярёме передаст? А? Думаешь, ты дольше меня проживёшь? Достань мне Осинку, слышишь? Достань эту бабу непокорную! Поперёк горла она мне стоит! Понял? А после доделай все дела с лекаркой этой! И это ж надо было! Дурные бабы! Блудливая северная кровь!

Никита кивнул, еле сдерживая эмоции. Как убить ту, что дороже собственной жизни? А лекарку? Её-то после того, как Осинку выскребла с того света, как убить? Печаль сгорбила плечи, а воевода рассудил это по-своему:

– То-то же! Ну, ступай. Выполни мой наказ, а бумажку эту сожги! – Твердислав удовлетворительно вытянул ноги вперёд и, подождав, когда Никита уйдёт, выкрикнул: – Ивашка! – и тут же ласково добавил, когда тот явился на пороге: – Поди сюда, непутёвый мой.

Служка зашёл в светлицу и затравленно посмотрел на воеводу.

– Да, батюшка. – Слезы навернулись на глаза, а сопли он шумно втянул.

– Иди ко мне. – Твердислав поманил холопа пальцем.

– Не надо…

– Раздевайся, – раздражённо цыкнул Твердислав, подталкивая слугу ближе.

Ивашка, скинув портки, улёгся на воеводскую кровать. Разделся и сам воевода. Он рассматривал молодого парня, худого как жердь, с мужским достоинством, безвольно сейчас лежавшим промеж ног, и дивился, как так у него в голове повернулось, что теперь его не радуют женщины, а в этом тощем замухреныше нашёл усладу, да такую, о какой страшно на исповеди сказать!

– Иди ко мне, – приказал воевода.

– Батюшка, – захныкал парень.

– Не гневи меня, – строго заметил воевода и улыбнулся, пожирая страх в глазах юнца. Он чувствовал себя сильным, молодым, вершащим судьбу. Предвкушение разлилось в груди. Твердислав не хотел более бить парня, наоборот, желал приручить, чтобы глубже проникся Ивашка, что можливо из такой связи получать и ему удовольствие, ежели не будет сопротивляться. А чтобы поверил ему служка, он встал на колени перед ним и с таким воодушевлением стал это доказывать, что то ли от испуга, то ли от шока, но сомнительное удовольствие Ивашка получил, а потом пришла пора и воеводы водить. Ночью холопа Чермный не отпустил и, крепко сжимая в объятиях, как большую драгоценность, уснул.