Священник

Он чуть улыбнулся, словно его это весьма забавляет. Потянулся за сигаретами, но не дотянулся, и я ему помог, закурил одну за него. Он спросил, не буду ли я. Я сказал, что все еще с пластырями, и пошутил за свой счет:

— Только поглядите, я тут в конце дороги, а туда же — бросаю курить.

Он всерьез задумался — или заснул, — потом спросил:

— Ты веришь в зло, Джек?

Я огляделся, не слышат ли нас, но никто не обращал внимания, так что я сказал:

— Я его видел лично.

Он обернулся ко мне, сказал:

— Да, в самом деле видел. И обжегся?

Я ответил правду:

— Обжегся, до сих пор больно.

— Один раз я присутствовал на экзорцизме, — сказал он.

Я сомневался, что мне хочется это выслушивать. Хватало своих демонов без того, чтобы выслушивать истории о личной встрече с ними. Он помолчал, потом сказал:

— Ты меня удивляешь, Джек. Большинство людей забросало бы меня вопросами.

Я взвесил слова, затем:

— Вот в чем штука: если я что-нибудь спрошу, смогу ли потом жить с ответом?

Его лицо сморщилось в улыбке искренней радости:

— Как славно. Из тебя бы вышел метафизик.

Он сделал маленький глоток, и я рискнул:

— Экзорцизм прошел успешно?

Это его словно встревожило, затем:

— Мальчик говорил, его подчинили голоса. После он сказал, что подчинил их сам. Ты бы назвал это успехом?

Так сразу это не переваришь, но потом я сказал:

— Ну, это явно прогресс, только для кого? — а сам, отвечая, понял, что есть только три места, способствующие подобному разговору:

Пабы,

Психлечебницы,

Религиозные места.

Джеральд поднял правую руку, подержал, и тут я понял, что он сигналит Торгашу.

— Эй, я сам принесу, — сказал я.

Он покачал головой:

— Незачем, я единственный клиент, которого он обслуживает за столиком, потому что мучается от страха. Считает, что если вырастит личного священника, пусть и убогого, то будет спасен, грешный олух.

И точно, Торгаш подскочил в мгновение ока, спрашивая голосом, которого я никогда не слышал:

— Что будешь, Джеральд?

— Два стакана твоего лучшего — один для моего товарища.

Торгаш странно посмотрел на меня, словно оценил заново, пошел за выпивкой. Мой первый стакан так и стоял, как первородный грех. Джеральд сказал:

— На том экзорцизме со мной заговорил демон. Хочешь знать, что он мне сказал?

Я решил, что выдержу:

— Да.

— Он сказал, что убьет меня.

Я не впервые сделал неверный вывод, спросил:

— Поэтому ты оказался здесь?

Он ответил смехом, скатившимся в мокротный вопль, потом:

— Господи Боже, нет. Демон — отец лжи. Я здесь из-за выпивки.

Торгаш вернулся с двумя смертельными дозами. Джеральд достал пачку, и Торгаш забрал три банкноты, сказал:

— Спасибо, святой отец.

Я чуть сдвинул свой стакан, сказал:

— Будем.

Он кивнул:

— Средство от зла простое, но такое тяжелое.

Я надеялся уже пойти, и, чтобы ускориться, спросил:

— И какое же?

— Любовь

Бред какой. Видимо, он почувствовал мое разочарование, сказал:

— Я ни разу за весь свой срок здесь, ни разу не спрашивал, как сюда занесло человека, но тебя, Джек, хотел бы спросить, если ты не против.

Против ли я? Ну, может, чуть-чуть, но что мне терять? Сказал:

— Я убил ребенка.

Он простонал в настоящей боли, его лицо исказилось, и я уж думал, что вызвал инсульт, но он взял себя в руки, сказал:

— Какое страшное бремя.

Мы недолго посидели в молчании. Довольно неловком, но нагруженном смыслом, и наконец он произнес:

— Есть ответ.

Я твердо возразил:

— Нет, Джеральд, ответа нет.

Он словно этого ожидал, сказал:

— Простить себя, вот в чем спасение.

Разочаровал. Какое унылое бородатое клише. Я ожидал чего-то получше, но, что ни говори, он всего лишь священник.

— Я тебя разочаровал, да? — спросил он.

— Есть немного.

— Мне действительно жаль, больше мне сказать нечего. Тебе наверняка известны слова «Придите ко Мне, и Я успокою вас»^[32]. Увы, это ложь.

Я встал, сказал:

— Мне пора. Может, еще увидимся.

Его глаза закрывались, и я понял, что он вот-вот уснет. Он пробормотал:

— Правая рука дьявола.

Я чуть не фыркнул:

— Откровение Иоанна?

— Нет, Стив Эрл.

20

Священник — волк в овечьей шкуре.

Старая поговорка

Поэты и демоны, отцы и дети. История моей жизни, и не знаю, верил ли я в тех или других. Я шел по Доминик-стрит, когда пошла убогая слабосильная морось и не могла определиться, то ли еле капать, то ли влить. Было время, когда я читал Луиса Макниса и знал «Осенний дневник» наизусть… строчки возвращались, как… пули с забытой войны. Что-то там о загнанных лицах и прилагательное surly — «смуро».

Долгое время я путал рифму surly с «херлинг»… в свете моей недавней деятельности — совсем другое оружие. Хромая по улице, я бормотал строчки под нос… другие взрывались в уме… гнилые кишки… Знаю, там были эти слова.

Потом со стороны канала появился Коди. Прямо у воды была большая табличка с надписью

Самаритяне, мы здесь для вас

то есть если они не помогут, то следующая остановка — река?

Он нервничал, спросил:

— Можем поговорить?

Я посмотрел на него, позволил себе расслабиться, потом протянул руку:

— Я был не прав и хочу… извиниться.

Он просиял и начал возражать, что мне не за что извиняться, разве мы не друзья и напарники? Я уже начал жалеть. Он сказал: