Сведите ваши счеты

О, боже, возможно ли, что она не в своем уме? В перевернутом вездеходе я с трудом отыскал скафандр для выхода под открытое небо и стал напяливать его на себя.

— Неужели ты не знал о той давней истории? Ни за что не поверю! Хотя, ты всегда был странным…

— Какая история? — почти машинально ответил я, возясь с ботинками.

— Неужели ты не знаешь имя основателя «Карельских сельскохозяйственных машин»? Ведь это твой прапрадед!

— Ты сошла с ума, — подытожил я.

— Дурак! Лучше послушай. Этого человека звали Виллем Аалто, он был финном до мозга костей и ненавидел эстонцев, поэтому когда его дочь Хайла сбежала, чтобы выйти замуж за Михкеля Рейцака, он проклял ее до черт знает какого колена и лишил наследства навсегда. Но в те годы «Машины» были не бог весть каким призом.

— Ты это серьезно? — я бросил натягивать скафандр и прислушивался.

— Это еще не вся история. Дед Хельми Пака был богатым корейцем. В то время дела у рода Аалто пошли неважно: «Машины» приносили убытки, а наследницей стала дочь Линна Аалто — Хэйккила. Я не утомляю тебя этим рассказом, дорогой? Сейчас начнется самое интересное. Теперь ты знаешь, откуда взялся Хельми Пак, погибший сегодня на марсианской равнине от руки своего дальнего родича и не оставивший наследников.

— Это не равнина, — пробормотал я невпопад. — Это Желтое море. Заторможенность снова возвращалась ко мне, будто я и не избавлялся от нее.

— Да? Очень хорошо. Теперь тебе все понятно?

— Не совсем. Но, может быть, я сейчас приду к тебе и мы продолжим разговор как супруги — как все нормальные люди — лицом к лицу?

— Нет, милый, лучше не надо. Твои слова говорят о том, что ты ничего не понял. Ты теперь — наследник Хельми Пака и владелец «Сельскохозяйственных машин». Возможно, не единственный, но других я раскопать не смогла. Как тебе это нравится?

Я не ответил.

— Мне это, например, нравится очень, — продолжила она. — Потому что, по сути, наследница — я. Ты для Земли — мертв. Либо ты останешься на Марсе, либо вернешься и попадешь под суд за убийство, кстати, из корыстных побуждений. Процентов семьдесят — смертная казнь, остальное — пожизненное заключение.

— Почему ты не хочешь, чтобы мы встретились? — перебил я ее.

— Ну как ты не понимаешь? Ты только что убил трех человек. Добавить к ним еще одного, наверно, пара пустяков.

— Но я не хочу тебя убивать. Я люблю тебя! И я же не боюсь, что ты меня убьешь.

— Господи, Яан, логика и ты всегда были не в ладах! Я не могу тебя убить. Я не могу даже развестись с тобой, потому что тогда перестану быть госпожой Рейцак и перестану иметь какое-либо отношение к «Машинам»!

— Но я действительно люблю тебя! Мне не надо твоей смерти, я только хочу тебя видеть, — повторял я; а что еще можно сказать в такой ситуации?

Мила заговорила голосом, который можно было бы назвать даже ласковым:

— Мы еще увидимся. В другой раз. Обязательно.

Я закончил возиться со скафандром, сунул компьютер в карман и распахнул люк вездехода. Солнце стояло высоко и палило слабо, но ярко. Громадный летательный аппарат высился в полукилометре от поля боя, — кому только пришло в голову назвать этого металлического ящера «дроздом»?. Я отошел от перевернутого вездехода метров на пятьдесят — жалкая фигурка среди безграничной каменистой пустыни и железных монстров.

— Ты хочешь оставить меня здесь?

Ответ из кармана прозвучал глуховато:

— А сколько до базы? Километров тысяча? Или две?

— Или три.

— Сам не доберешься?

— У меня же есть связь. Когда ты не глушишь.

— Меня на базе ждет шлюпка с Деймоса. Как только я окажусь на ней, заглушка будет снята. — Она помолчала и добавила: — Я тоже не хочу твоей смерти. — И еще после паузы: — Отойди подальше, я буду взлетать.

Я побрел прочь. Минут через пятнадцать земля под ногами задрожала; «дрозд» висел в воздухе, выплевывая под себя огненные струи; потом сорвался с места и уже через минуту превратился в едва заметную точку над самым горизонтом.

Желто-оранжевая равнина вокруг меня медленно прогревалась; возможно, температура песка была уже такой, что к нему можно прикоснуться голыми руками. Проверить этого я не мог. Да и не хотел.

Марс больше не интересовал меня — дело было сделано.