Суженая императора (СИ)

– Рассказала. В лице переменился и тотчас на другую половину кровати отодвинулся, будто я его уже кусать собралась, с места не сходя. Сразу видно, что дикие обычаи нелюдей ему не по душе пришлись. Нет, Астра, нечего ему знать. А что ищет меня… поищет немного, да и позабудет вскоре, словно меня тут и не было никогда.

Возразить мне нечего, не желаю я заканчивать прощание на споре о мужчине, который и впрямь может с лёгкостью позабыть о любовнице уже завтра к вечеру. Снова обнимаю Илзе, шепчу едва слышно:

– Доброй вам дороги.

– Да пребудет с тобою благословение Матери, пусть даст она тебе сил, защитит и успокоит в трудный час, – Илзе вновь отстраняется, улыбается напоследок. – До свидания, звезда цветов.

– До свидания, царица змей, – повторяю я наполовину шутливое прозвище, данное ей в кругу наших общих друзей и знакомых.

Провожаю Илзе до выхода из покоев и с печалью смотрю, как за нею закрывается дверь, не зная, увижу ли когда-нибудь верную свою подругу снова.

* * *

Не имеет значения, что я думаю и чувствую, чего на самом деле желаю, а чего нет – отменить или перенести визит в приют нельзя. Я покорно переодеваюсь в кругу притихших дам и покидаю дворец. Поднимаюсь на борт в сопровождении Шеритты, Брендетты и двух служанок и устраиваюсь в шатре, разбитом на палубе. Он достаточно просторен, чтобы с лёгкостью вместить нас, освещён огнёвкой и согрет её теплом. Пол устлан толстым ковром, подле сияющего матового шара на треноге стоит столик с запечатанным кувшином с питьём и три кубка на случай, если кого-то из нас замучает жажда. Я занимаю кресло, невысокое, но широкое, с мягкой спинкой и подушками, которые одна из служанок тщательно поправляет под моей спиной. На мои колени ложится меховая полость – тонкие стенки шатра не способны долго беречь тепло даже работающей в полную силу огнёвки, а в ближайшие два часа предстоит сидеть фактически неподвижно, без возможности встать и разогреться, словно я уже восседаю на троне перед подданными и не смею и пальцем шевельнуть без нужды. Фрайнэ занимают другие кресла, немного ниже моего, служанки присаживаются на короткую скамеечку в стороне. Слуги-мужчины и охрана остаются на палубе, а погреться они могут у отдельной огнёвки, укреплённой ближе к носу барки. Перед самым уходом из покоев мне передают записку от Стефана, но времени на написание ответа нет, поэтому я прячу сложенный клочок бумаги в карман плаща и просматриваю послание уже на борту, в шатре. Разумеется, ничего нового в записке не обнаруживается, обычный для последних дней набор вопросов и перечень рекомендаций, разве что слегка разбавленных с учётом грядущего полёта. Закончив чтение, я складываю бумажку, отправляю обратно в карман и закрываю глаза.

Слышу, как за пределами шатра отдают команду на взлёт, как поднимают сходни и оба якоря. Ощущаю остро, как корабль приходит в движение, как собранная в специальных резервуарах сила бежит незримыми ручейками по невидимой сети, накинутой на судно, питает её, наполняет жизнью, словно кровь, текущая по венам и артериям человеческого тела. И сеть эта, будто надутый ветром парус, распрямляется, отрывает корабль от брусчатки внутреннего дворика, тянет вверх по воздушным ступеням. В отличие от более быстроходных, лёгких стрел, барка тяжела, неповоротлива, плоское, деревянное её тело неохотно преодолевает силу земного тяготения, поскрипывает, кренится и сопротивляется. Судно влечёт назад, к земле, в то время как наполненная силой сеть неудержимо уводит вверх, к небесам. Минута-другая неспешного набора высоты, и нити земного притяжения начинают рваться стремительно, отпуская корабль на волю. Едва лопается последняя, как барка выравнивается, поворачивается и ложится на курс. Ход её становится мягким, плавным, она легко скользит по воздуху, точно водный корабль по морской глади.

Я впервые лечу на воздушном судне, прежде мне не доводилось бывать ни на барках, ни на стрелах, ни вовсе так высоко над землёю. Наверное, я могла бы насладиться полётом, оценить в полной мере удобство такого способа передвижения, но мысли уплывают далеко за пределы корабля, мечутся между возвращением Илзе на родину и моей собственной жизнью без неё. Умом я понимаю, что не имею никакого права удерживать Илзе, что она вольна принимать свои решения и следовать им, однако не получается избавиться от печали, горечи, удивления и растерянности. Илзе откликнулась на зов мой и Греты, немедля явилась во дворец и делала всё, о чём я её ни просила, не выказывая недовольства, не жалуясь на трудности и не считаясь с неудобствами. Её положение при мне и при дворе всегда было непрочным, зыбким, не говоря уже, что стало бы, проведай об истинном её происхождении кто-то злонамеренный или ратующий за чистоту франской крови. Мы обе рисковали и знали об том. И рано или поздно Илзе ушла бы – это неизбежно, ожидаемо и естественно, но нынешний её уход слишком внезапен, стремителен, чтобы я успела подготовиться, принять и смириться.