Суриков

Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой,
На диком бреге Иртыша
Сидел Ермак, объятый думой…

Эти строки стихотворения поэта-декабриста Рылеева «Смерть Ермака», давно уже ставшего народной песней, рисуют Ермака таким, каким его представлял народ.

Народные, фольклорные представления о Ермаке и его походе оказались гораздо ближе к подлинным историческим фактам, чем статьи либеральных историков, клеветавших на замечательного исторического деятеля, выставлявших его «наемником» то Строгановых, то царя.

Либерально-буржуазные историки не понимали исторической прогрессивности и необходимости всего того, что в результате своего легендарного похода осуществил Ермак.

Со свойственной ему исторической прозорливостью и необычайным чувством правды Суриков правильно понимал роль Ермака и, создавая его образ, опирался на народные представления об этом герое.

Облик Ермака в картине «Покорение Сибири» — это облик народного героя; в нем реальные черты, найденные художником в результате деятельного и тщательного изучения натуры, сливаются с поэтическими, эпическими чертами былинного богатыря. Образ Ермака поражает богатырской мощью. Стремительным движением руки он увлекает свое войско вперед, и глаза из-под островерхого шлема смотрят зорко и спокойно вперед.

Два знамени развеваются над ним. На переднем знамени изображен лик Христа.

Тут же, рядом с Ермаком, стоит его помощник — есаул Кольцо. В то время как Ермак сдержан и спокоен, весь облик есаула Кольцо выражает страстное нетерпение. Это совсем другой характер и темперамент. И каждый образ на переднем плане картины — будь то казак или вогул, эвенк, татарин — наделен глубоким индивидуальным своеобразием внешних и внутренних, психологических, черт. В величавом спокойствии сидят в середине крайней лодки два казака: один заряжает пищаль, другой сдержанно подымает ружье, словно выбирая цель. В фигурах этих казаков, в очертаниях лиц чувствуются поэтические былинные представления о мужественной красоте русского воина.

Войско сибирского хана Кучума также не одноликая людская масса, — каждый воин это прежде всего этнический и социальный характер, тип. Татарские стрелки выглядят совсем не так, как вогулы, ханты или тунгусы. Один из группы татарских стрелков в правой части картины натянул лук, другой угрюмо, исподлобья смотрит в сторону казаков. На лицах того и другого татарского воина нет наивного ужаса, они уже не первый раз встречаются с казаками; в сжатых губах, а также в глазах чувствуется озлобление.

С любовью и глубоким уважением к их обычаям изображены художником представители сибирских племен.

Сибирь, издавна привлекала писателей и ученых своеобразием своей природы, истории, красочностью быта и нравов жителей.

Начиная еще с середины XVIII столетия, в России время от времени появлялись чрезвычайно интересные, всем своим содержанием как бы устремленные в будущее книги о Сибири. Старинные труды С. П. Крашенинникова, П. А. Словцова, капитана Сарычева читают наши современники с таким же, если не с большим интересом, чем их читали, когда они были впервые изданы.

В посмертных бумагах А. С. Пушкина обнаружены следы любопытнейших замыслов. Великий русский писатель собирался писать на темы сибирской истории. Осуществить эти замыслы ему помешала смерть.

Русская наука особенно много сделала для изучения Сибири как раз в те годы, когда Суриков работал над «Покорением Сибири». Знаменитые русские этнографы Л. Я. Штернберг и В. Г. Богораз открыли у сибирских племен остатки родового строя, изучили языки, нравы, быт и искусство первобытных охотников.

Но не говоря уже о народных массах, даже интеллигенция почти ничего не знала об этих открытиях. Многочисленные буржуазно-дворянские газеты и журналы не интересовались жизнью малых народностей Сибири и даже не подозревали, что у «инородцев» есть своя интересная, самобытная материальная культура и искусство.

И вот далекий от научных этнографических кругов Суриков своим чутьем художника и опытом сибиряка угадал и как бы открыл эту культуру и познакомил своих современников с тем своеобразием культурных форм, которые создали сибирские племена, увидел красоту там, где ее не замечали.

Советский искусствовед В. Кеменов писал, что Суриков «с неподдельной любовью художника восхищается бронзовым отливом их смуглой кожи, густыми черными волосами со вплетенными в них наивными украшениями, их причудливыми и по-своему нарядными шубами из оленьего меха, расшитыми геометрическими узорами, передает ритмы их движений, красоту лиц…».

«Знаете, что значит симпатичное лицо? — спрашивал Суриков и отвечал: — Это то, где черты сгармонированы. Пусть нос курносый, пусть скулы, а все сгармонировано. Это вот и есть то, что греки дали — сущность красоты. Греческую красоту можно и в остяке найти».

В результате своих творческих исканий Суриков раздвинул границы эстетически-прекрасного, включив в них богатство народного искусства первобытных и полупервобытных племен и народностей Сибири.