Суп, второе и компот

Я сидела на перроне на ящиках и ждала маму, которая не приехала вовремя – так бывало. До сих пор помню то ощущение – когда тебя с двух сторон обтекает человеческий поток. Ты – преграда, как валун посередине реки. Люди, бегущие по своим делам, не замечая, равнодушно обходят тебя как препятствие. Те, кто замедляет шаг и обращает внимание, всегда мучаются совестью. Задержаться – получить лишние проблемы. Потерять время. Уйти проще, но разве это правильно? Оставить ребенка без всякого надзора на вокзале, где не пойми кого носит? Пройти мимо или проявить участие? Многие останавливались, спрашивали. Я отвечала: «Все хорошо, мама сейчас придет». И видела, как люди, избавившись от угрызений совести, очень слабых, мимолетных, с облегчением бежали дальше по своим делам.

Со мной сидели, дежурили по очереди грузчики, проводницы, билетерши, проститутки, воры-карманники, профессиональные нищие. Даже цыганка – старая, усатая, увешанная золотом.

– А правда, что цыгане детей воруют и себе в табор забирают? – спросила я ее.

– Зачем нам чужие, нам своих хватает, – ответила цыганка. – Я в тринадцать лет первого сына родила.

– Нас в деревне цыганами пугали, – призналась я. – Что вы можете сережки отобрать и деньги. Даже у детей.

– Можем. Только у тебя и сережек-то нет. Как так? У нас девочкам сразу уши прокалывают.

– У бабушки в селе тоже. Но мама не хочет. Запретила. А я очень хочу сережки, – призналась я. – А вы правда судьбу можете предсказывать?

– Правда. Могу, но я… не настоящая. Вот моя бабка все видела. К ней важные люди приезжали судьбу узнать. Очень знаменитая была.

– Скажите, а мама придет за мной? – спросила я и протянула руку, чтобы цыганка увидела линии на моей руке.

– Придет, конечно, – ответила цыганка, даже не взглянув на мою ладонь, – только тебе этот вокзал всю оставшуюся жизнь будет сниться. Что ты одна стоишь и не знаешь, куда ехать. И ящики эти на всю жизнь запомнишь.

– А я выйду замуж? – спросила я, поскольку этот вопрос волновал каждую девочку в нашем селе.

– Куда ты денешься? – усмехнулась гадалка. – Все сделаешь, как тебе в голову вложили.

Она оказалась права. Я все делаю так, как мне вложили в голову. И до сих пор мучаюсь кошмарами – стою на вокзале одна, с детьми, и не знаю, куда мне ехать.

Милиционеры, дежурившие на вокзале, звонили на наш домашний телефон, который я знала назубок, объявляли по громкой связи, что девочка Маша ждет маму (имя, фамилия, отчество) на перроне.

– Она на работе, просто задерживается, – твердила я.

Когда грузчик попытался оттащить ящики в сторону, я начала кричать. Боялась, что он их украдет. Сбежались женщины и велели грузчикам не трогать ящики. Мама все еще не появлялась. Прошло часа четыре. Я сидела на ящике, укутанная в чужую куртку и одеяло из поезда. Передо мной лежала еда – от курицы в фольге и яиц до сладостей, – я могла продержаться на запасах неделю как минимум.

– Она так и не поела, – шептала проводница проститутке.

– Не нашли мать? – уточняла билетерша.

– Нет. Ни на работе, ни дома, – отвечала проводница. – Хотела ее к себе забрать, отказывается.

– И что делать? – Проститутка заплакала.

– В комнате милиции переночует, – пожала плечами проводница, – хотя бы на вокзале, как она и хочет.

– В клетке, что ли? – проститутка заплакала еще сильнее. – Я с Лехой договорюсь! Только не надо ее туда. Там все пропахло… нами… и нищими… Последнее место для ребенка.

– Галь, ты чего такая слезливая? Выкинула опять? – спросила заботливо билетерша.

– Опять. Уже третий. – Галя отвернулась. Я видела, как она трясется, плачет. – Я его хотела! Не работала! Про́клятая я. Светка говорит, надо к бабке съездить. Она заговор сделает. Или в церковь сходить, грехи отмолить. А у меня уже сил нет. Не верю я ни во что.

– Варжетхан говорит, к врачам надо. Кровь сдать. Анализы сделать, – вмешалась я.

– Кто такая Варжетхан? – удивилась Галя.

– Знахарка, гадалка у бабушки в селе. К ней даже из города женщины приезжают, если родить не могут. У вас кровь может быть другая. Так было у Зарины. Ее организм считал, что ребенок чужой, и выкидывал его. Я не запомнила, как это называется. Но если у мужчины такая же кровь, как у вас, то ребенок выживет.

– Ерунда какая-то, – ответила Галя.

– Не ерунда, – тихо сказала цыганка, – резус называется. Если у тебя отрицательный, а у мужа положительный, одного ребенка, первенца, только можешь родить. Остальных детей не вы́носишь. Умрешь в родах.

– Варжетхан говорила, что кровь можно перелить, и тогда не умрешь, – заметила я.

– А про заговор ваша Варжетхан не говорила? – с надеждой спросила Галя.

– Нет, она в больницу отправляет, хотя все на свете заговоры знает. Травы есть специальные, которые могут помочь. А в больницах лекарства. Вылежать надо ребенка, – ответила я.

– Девочка права. Травы есть. Я тебе дам, если захочешь, – подтвердила цыганка.

– Хочу! Я детдомовская сама. Но я что, не женщина? Разве не могу хотеть иметь ребенка? Семью настоящую, дом? Ребенка собственного целовать, в садик водить, в школу форму гладить, завтрак готовить. Мужа вечером с работы ждать. – Галя заплакала.