Сундук с серебром

От Якеца не укрылось ее состояние. С виду как будто все шло по-старому, но он чувствовал — что-то изменилось. Это «что-то» было в Мицкином голосе, в выражении ее лица. Он не знал, как это назвать. Его знание человеческой души не было столь глубоким. Он думал, что причина заключается в том, что она долго жила одна, и что это пройдет само собою.

Пришла весна. Снег растаял, прошумели дожди, и наконец наступили погожие майские дни. Зацвели фруктовые деревья, еще раньше зазеленели леса.

Залесье ожило. Люди вскапывали обнесенные высокими заборами огороды, очищали от мусора сады. На лугу над кучами прошлогодних листьев и сырого хвороста высоко поднимался густой белый дым.

Мицка копала гряды в огороде перед домом. Тинче сидел тут же на земле и играл с камешками.

Трактирщица стирала у моста белье и все время поглядывала на Мицку. Кончив стирку, она подошла и встала, сложив руки на животе. Лицо ее не сулило ничего доброго. «За молоко уплачено, — подумала Мицка, — пусть подойдет, если ей так хочется».

— Бог помощь! — приветствовала ее трактирщица, остановившись у изгороди. — Собираешься сеять?

— Собираюсь.

Руки вдруг перестали повиноваться Мицке. Она разогнула спину и швырнула пучок выполотой травы через изгородь на дорогу. Не зная, о чем говорить с трактирщицей, она начала поправлять на голове платок и при этом заметила, что соседка разглядывает ее со жгучим любопытством. По выражению ее лица она поняла, о чем та думает. По спине у нее пробежал холодок. Мицка медленно отвела глаза от трактирщицы, глянула на свой живот и вся вспыхнула.

От внимания соседки ничто не ускользнуло, и она усмехнулась Мицке прямо в глаза. Затем быстро обернулась к Тинче, который кидал камешки и громко смеялся.

— Смотри-ка! — сказала она. — Уже играет!

У Мицки слова застревали в горле. Трактирщица снова устремила на нее пронзительный взгляд.

— Никак, скоро у него будет сестренка? — спросила она.

Мицка вздрогнула, но совладала с собой.

— Ничего, прокормим, если Бог пошлет, — ответила она, понимая, что глупо отрицать очевидное.

— Лишь бы не было слишком много, — проговорила трактирщица, хитро на нее поглядывая. — А не кажется тебе, что этот очень уж торопится? Ведь даже те, что появляются на свет, как Бог велит, часто бывают лишними, когда есть нечего.

Сказав все это, она попрощалась и ушла с таким видом, словно исполнила свой долг. Мицка как завороженная смотрела ей вслед, пока трактирщица не скрылась за кустами. Тогда она подхватила ребенка и вбежала в дом.

Голова у нее шла кругом. Она не знала, что делать, как справиться с обуревавшими ее чувствами. Взяв на руки Тинче, она прижала его к груди, будто боялась потерять. Потом посадила малыша на пол и, сама не зная зачем, вышла в сени, но тут же снова вернулась в горницу.

Значит, это правда? Правда? А она все время надеялась, что приметы ее обманывают. Она так мечтала об этом, что перестала обращать на них внимание. И вот неожиданно самообман развеялся. Может, уже вся деревня судачит о ней и удивляется.

Она вспомнила мать. Как-то еще в январе мать вдруг долго не могла отвести от нее взгляд.

— Какие у тебя странные глаза! — сказала она дочери.

Мицке точно нож приставили к сердцу.

— А что?

— Да они у тебя такие, будто ты беременна.

На миг у нее перехватило дыхание. Она глядела на мать, не в силах вымолвить ни слова.

— Как вы могли такое подумать! — сказала она, чтоб успокоить мать.

Та не ответила ни слова.

Теперь она взяла зеркало и стала себя разглядывать. Щеки ее были необычно бледны, глаза мерцали, как тусклое стекло. На лице выступили пятна — едва заметные на белой коже. Таких пятен у нее никогда не было.

Задумавшись, она отложила зеркало и села на скамью. Подперла рукой голову и уставилась прямо перед собой. Тинче лепетал что-то непонятное, показывал ей деревянную лошадку, но она не слушала его. Все, что она до сих пор таила в себе и хотела навсегда забыть, сейчас всколыхнулось в ней с устрашающей силой.

Мицка подумала о муже, представила, как он каждый вечер с доброй улыбкой развязывает свой красный платок, а сын тянет к нему ручонки.

Но однажды он вернется домой мрачный. Не скажет ей ни слова, не улыбнется, даже не взглянет. Его красный платок будет пустым. Сын напрасно станет тянуться к нему — он не возьмет его на руки. Сядет, подопрет голову ладонью и погрузится в тяжкие думы. Потом, обдумав все до конца, сурово взглянет на нее, ударит кулаком по столу и обругает ее последними словами. А если и не обругает, то скажет: «Откуда ты вообще взялась? Убирайся отсюда со своим ребенком — он весь в тебя, на меня не похож ни капли! Бог знает где ты его подцепила!» Или ударит ее и закричит: «Теперь ты мне только служанка, а не жена!» Это, пожалуй, было бы еще не так плохо. Она смолчала бы и осталась у него служанкой. Но может случиться, что он схватит ее ночью за горло и задушит, не сказав ни слова. Или возьмет топор и зарубит ее, а заодно и ребенка.

Представив себе это, Мицка подхватила с полу Тинче и крепко прижалась щекою к его головенке. Нет, нет, нет!