Сундук с серебром

«Дорогая жена моя Мицка!

Пишу тебе письмо и для начала хочу послать тебе сердечный привет через далекие горы и долины, через все равнины, реки и дороги. Шлю привет и моему Тинче, и всем родным, кого увидишь. Я все время жду от тебя письмеца, но сам пишу тебе редко, потому что живем мы далеко от жилья; вокруг нас только занесенные снегом горы, сосны и небо, вместо церковных колоколов нам поют топоры. И все-таки что ни день — я думаю о тебе, и за работой и вечером, перед тем как уснуть, и желаю, чтобы с вами — с тобой и с Тинче — ничего плохого не приключилось и чтобы все мы свиделись, веселые и здоровые, через какой-нибудь месяц или два, когда кончатся здесь работы. А если вдруг случится какая беда, ты напиши мне: я брошу все и приеду домой, ведь ты для меня куда дороже работы. Я уже заработал столько, что голодать нам, Бог даст, не придется, пока не подвернется другая работенка…»

Письмо кончалось пожеланиями всего лучшего — сердечными излияниями человека, не знавшего, как полнее выразить свои чувства, да еще с помощью чужого пера. Сбоку была приписка:

«Береги себя и Тинче! До свиданья!»

— Береги себя и Тинче! — повторила Мицка и, неотрывно глядя на письмо, стиснула голову ладонями. Долго сидела она не шевелясь. Потом отыскала в столе чернила и заржавевшее перо. Она писала мужу до тех пор, пока не проснулся и не заплакал ребенок — видно, приснилось что-то страшное.

10

Письмо дошло до Якеца не скоро.

В горах лежал глубокий снег. Сваленный лес целый день спускали по двум большим лесоскатам в долину, грохот стоял с утра до вечера. Несколько рабочих находились внизу и складывали бревна в громадные штабеля. Домой они возвращались поздно вечером, усталые до предела. Тем временем другие уже варили ужин и отдыхали на нарах.

Якец присел на толстый чурбан у огня. Он снял сапоги и сушил брюки и портянки, от которых валил пар.

— Промок до нитки! — пробормотал он.

— Быть не может! — засмеялись вокруг. — У меня штаны — что колокол, до того обледенели. Сушу их, а воды в них все больше — знай себе оттаивают.

— Так оно и есть, — сказал Якец. — Ну да немного потерпеть осталось, скоро конец.

— Конец? — раздался голос Баланта. — Ты что, не знаешь, когда будет конец?

— Когда?

— Когда помрем.

— Знаю, — сказал Якец. — Но передохнуть тоже нужно. Машины и те изнашиваются.

— Яке к жене хочется, — послышался чей-то голос. — Известное дело, женился недавно человек.

— К жене! — засмеялся Балант. — Дней через десять, самое большее — через две недели здесь закончим. Но потом есть еще одна работенка. Месяца на два.

— Черт подери! Где?

— В двух часах ходьбы отсюда. Там подрядчик сбежал. Заработки будут хорошие.

Якец держал над потрескивавшим огнем портянку, голову его сверлили невеселые думы.

— Я поеду домой, — решил он наконец.

— Что ж, поезжай, — проревел Балант, который напускал на себя иногда грозный вид, а на деле был куда добрее. — Проваливай! А денег я тебе не дам. Поезжай один, если хочешь! И пусть жена пришлет деньжонок на дорогу.

Якец не проронил ни слова. Балант внимательно смотрел на него.

— Тебе так тошно? — попытался он загладить свои слова. — Если хочешь уехать, никто тебя задерживать не станет. Только ведь глупо. Работа тут рядом, заработок хороший. Еще два месяца, и получишь столько, будто ты два раза съездил в Румынию, и на дороге сэкономишь. Любовь любовью, а разум, Яка, тоже иногда не мешает иметь.

Якец слушал, и слова Баланта не оставляли его равнодушным. Но он еще ничего окончательно не решил. Тем временем вернулись рабочие из долины.

— Яка, подвинься-ка немного, замерз я как собака, — сказал один из них, с огненно-рыжими волосами.

Якец отошел в угол и опустился на нары. Сев у огня, рыжий отдышался и сказал:

— Яка, ну-ка пляши, я тебе письмо принес!

Рабочие окружили очаг, подскочил и Якец. Рыжий с шутками и прибаутками при свете очага начал читать имена на конвертах. Одно из трех писем было Якецу.

— Яка, это правда, что тебе жена изменяет?

— Молчи, пустобрех! Что, тебе болтать больше не о чем?