suMpa

– Ты когда-нибудь задумывался над тем, что видишь? – спросил А2, продолжая смотреть на воду. На Бруклинский мост, если быть точным, к которому он отправился гулять сегодня. Вышел из кабинета одетым в неброскую уличную одежду: штаны-карго, тактические кроссовки, футболку и короткую куртку – налетевший ночью ветер не уходил, наполнив город промозглой сыростью, отрывисто бросил: «Хочу пройтись» и направился к лифту. Гуннарсон, чертыхаясь, метнулся следом, одновременно сообщая охране, что Феллеру приспичило прогуляться.

Машину А2 велел не вызывать: пешком прошелся до набережной, купил хот-дог в заурядном лотке, съел, посидел на лавочке, подставляя лицо ветру, неспешно отправился дальше, думая о чем-то своем, а теперь захотел пообщаться.

– Гунни, ты вообще когда-нибудь о чем-нибудь задумывался? Я не имею в виду сложнейший выбор между бобами и гамбургером. Ты задумывался о чем-нибудь действительно важном? О том, что выходит за рамки твоей жизни?

– Значение имеет только то, что меня касается, – холодно отозвался афрошвед, которому давно надоели непонятные, а значит, бессмысленные рассуждения Феллера.

– То есть полет к Альфе Центавра тебя не касается?

– Никак, – твердо ответил Гуннарсон.

– Поэтому ты о нем не задумываешься?

– Никогда.

– А если я скажу, что, отказавшись от полетов в космос, мы погибнем?

– Мы погибнем?

– Подумай, – предложил А2.

– О чем? – не понял афрошвед. – О звездных войнах?

Здоровяк действительно не понимал, что психованному сверхбогачу потребовалось на этот раз.

Несколько секунд Феллер с привычным превосходством рассматривал телохранителя, после чего продолжил:

– Давай предположим, что если в обозримом будущем у нас не появится второго дома, мы съедим свой. Сожрем даже стены. Собственно… мы уже начали их пожирать. Ты понимаешь метафору?

– У моей семьи есть дом, – поразмыслив, ответил Гуннарсон. – Хороший дом. Еще отец полностью выплатил стоимость.

– Э-э…

– Я горжусь своим отцом.

– Не сомневаюсь.

Однако тон ответа не показался гиганту достаточно почтительным, и он с неожиданной яростью заявил:

– Не надо оскорблять память моего отца!

А2 скривился, словно раскусил горчайший чили, и протянул:

– У меня такое чувство, будто ты разговариваешь сам с собой: сам себя оскорбляешь, сам обижаешься и впадаешь в бешенство.

На этот раз презрение в его тоне читалось настолько отчетливо, что Гуннарсон сжал кулаки и тяжело задышал:

– Вы… вы…

– Ну давай, скажи, – предложил Феллер, без страха разглядывая разъяренного, готового сорваться с поводка телохранителя. – Ну?

Однако афрошвед опомнился и хмуро произнес:

– Оставлю свое мнение при себе.

Гуннарсон знал, что стоит ему броситься на Феллера, как два малозаметных дрона, кружащихся высоко над их головами, его мгновенно пристрелят.

– Правильно: зачем смешить окружающих испражнениями незрелого мозга?

А2 отвернулся от Ист-Ривер, облокотился на перила и принялся изучать проезжающие по набережной автомобили. Нью-Йорк всегда считался одним из богатейших городов мира, но такого количества дорогих и красивых автомобилей, как в последние годы, раньше на его улицах не наблюдалось. Показалось, что на набережной идет парад ежегодной выставки, на которую крупнейшие мировые производители представили лучшие модели.

– Вам не удастся вывести меня из себя, – сообщил окончательно успокоившийся афрошвед.

– До сих пор получалось, – тихонько рассмеялся А2. – Правда, я ни разу не довел тебя до взрыва: ты серел от бешенства, сжимал кулаки, но молчал. И никогда не говорил, что думаешь обо мне.

– Это не важно.

– Как раз важно, – не согласился Феллер. – В конце концов, я провожу с тобой больше времени, чем с любой из своих любовниц. Ты постоянно рядом, разве что зубы мне не чистишь, и мне вдруг стало интересно, что ты обо мне думаешь.

– Почему? – растерялся здоровяк.

– Может, мне стало скучно, – пожал плечами А2, вновь отворачиваясь к Бруклинскому мосту. – Но ты не пыхти и не пытайся прятать свои мысли среди редких извилин, я прекрасно знаю, кем ты меня считаешь и как отзываешься за спиной.

– Тогда зачем спрашиваете? – осведомился окончательно потерявшийся афрошвед.

– Хочу, чтобы ты это произнес, – Феллер широко зевнул и поежился: – Сегодня прохладно.

– Спрашиваете, чтобы потом обвинить меня в оскорблении?

– Никаких обвинений, Гунни, – твердо ответил А2, переведя взгляд на собеседника. – И никаких обид. Я знаю, что ты обо мне думаешь, но хочу, чтобы ты высказался.

– Зачем? – неуверенно спросил гигант.

– Пытаюсь вырастить внутри тебя человека.

– А сейчас я кто? – Афрошвед не поспевал за причудливыми зигзагами мыслей Феллера.

– А кем ты себя считаешь? – вопросом на вопрос ответил А2 и наконец-то достал телохранителя.

– Сначала я скажу, кем считаю вас! – взорвался Гуннарсон. – Вы грубый, циничный, злой и высокомерный. Вы не имеете права ставить себя выше других только потому, что вы… потому что вы…

– Богаче? – помог Феллер.

Афрошвед замолчал, но продолжил буравить наглого бородача взглядом.

– Умнее?

Тишина.

– Много знаю?

– У вас была возможность учиться в хорошей школе, – хрипло ответил здоровяк.