Сулла

Число перебежчиков выросло, и Фимбрия будто бы стал подкупать командиров, а затем собрал их и потребовал, чтобы подчиненные поклялись ему в верности. Самые преданные из их числа стали требовать поименного принесения клятвы. Но когда глашатай вызвал ближайшего помощника полководца, Нония, тот отказался присягать. Фимбрия обнажил меч и хотел убить непокорного, но со всех сторон поднялся крик, и полководец отказался от своего намерения. Он будто бы подослал во вражеский лагерь раба, соблазнив его деньгами и обещанием свободы, и приказал ему убить Суллу. Но раб выдал себя нерешительностью, был схвачен и во всем сознался. Тогда сулланцы стали поносить Фимбрию, называя его Афинионом — так звали вождя второго сицилийского восстания рабов. Он пытался вызвать Суллу на переговоры, но тот не явился сам, а прислал к нему Рутилия Руфа. Это, естественно, обидело Фимбрию. Он будто бы стал просить простить ему ошибки, совершенные по молодости лет, и Рутилий обещал ему беспрепятственный проход до побережья, если тот хочет отплыть из Азии. Тогда Фимбрия заявил, что «у него есть другая, лучшая дорога, удалился в Пергам и, войдя в храм Асклепия, поразил себя мечом, Так как этот удар был для него неудачен, он велел своему рабу прикончить его. Раб убил своего господина, а за господином и себя» (Аппиан. Митридатика. 59–60; Диодор. XXXVIII. 8. 4; Ливии. Периоха 83; Страбон. XIII. 8. 27; Веллей Патеркул. II. 24. 1; Плутарх. Сулла. 25. 1–3; О знаменитых мужах. 70.4; Орозий. VI. 2. 11).[1029]

Рассказ этот явно основан на свидетельствах недругов Фимбрии,[1030] а потому многие его детали вызывают сомнение. Выходит, что воины последнего исключительно по собственному почину стали перебегать на сторону Суллы. Аппиан не забывает упомянуть о том, что Фимбрия пытался подкупить своих воинов, но умалчивает об аналогичных действиях его врага (Митридатика. 59.242). Однако будущий диктатор неплохо умел агитировать вражеские войска, не гнушаясь и подкупом — с этим мы еще столкнемся. Очевидно, то же имело место и сейчас, но об этом источник Аппиана, дружественный Сулле, по понятным причинам упоминать не стал. Причем подкупать нужно было не все войско, а лишь наиболее авторитетных центурионов.

Очень подозрительно выглядит и рассказ о рабе, которого Фимбрия якобы подослал к вражескому военачальнику для его убийства. Доказательство таких намерений — одно лишь признание самого раба, который мог быть обычным перебежчиком, готовым наговорить на своего хозяина что угодно. Остается только удивляться, что современные историки продолжают всерьез воспринимать всю эту историю. И уж совсем трудно поверить, что гордый Фимбрия стал бы бросаться в ноги своим подчиненным — подобных примеров очернения врага пропаганда всех времен знает предостаточно.

Не все ясно и со смертью Фимбрии. Казалось бы, версия о его самоубийстве выглядит вполне логично. После измены армии он стал никем,[1031] а потому неудивительно, что при своем неукротимом характере он предпочел смерть позору. Сулла это прекрасно понял и отпустил неистового Фимбрию именно потому, что знал — для опозоренного мятежника все кончено. Он верно все рассчитал и сполна насладился его унижением.

Почему он покончил с собой в храме? Случай, прямо скажем, исключительный. Высказывалась мысль, что Сулла отпустил поверженного военачальника лишь для виду, а сам продолжал вести за ним слежку. Загнанный в угол Фимбрия пытался найти в храме убежище, однако понял, что ему не уйти, и покончил с собой.[1032] Иными словами, самоубийство было вынужденным. Но эта гипотеза имеет уязвимые места. У Плутарха говорится, что Фимбрия покончил с собой не в храме, а в лагере (Сулла. 25.3). Кроме того, у Аппиана он не просто отказывается бежать из Азии, но еще и говорит, что у него есть «лучшая дорога», то есть смерть. Вряд ли этот гордый и заслуживающий уважения ответ вымышлен — все античные авторы отзывались о Фимбрии дурно и приукрашивать его не стали бы. Да и вообще Сулле ни к чему было убивать совершенно не опасного для него Фимбрию. Время кровавых расправ наступит позже, после победы в Италии.

По словам Аппиана, Сулла разрешил похоронить тело самоубийцы его вольноотпущенникам, заметив, что не хочет подражать Марию и Цинне, которые лишали своих жертв погребения. О таком запрете Аппиан пишет и в другом месте (ГВ. I. 73. 338). Но рассказы о терроре марианцев восходят к сообщениям их врагов. Известно, что у Катула, злейшего врага Мария, могила была (Флор. III. 21. 26). Правда, его не казнили, а довели до самоубийства, но понятно, что для марианцев он все равно оставался врагом. Повидимому, в первые часы после расправы тела опасались подбирать, и создавалось впечатление, что умерщвленных запрещено хоронить. К тому же Цинна быстро начал налаживать отношения с сенатом, и в этих условиях невозможно представить себе, чтобы он не дал возможности предать погибших погребению.