Сулла

Однако все это, разумеется, не дает повода преуменьшать отрицательное значение проскрипций. Это была самая масштабная к тому времени акция по уничтожению одних римских граждан другими. [1268]Апологет Суллы Беллей Патеркул писал: «Ничто не было бы более жестоким, чем эта победа [Мария], не последуй за ней Суллова… В этом государстве, где назначают судебное следствие по поводу оскорбления любого гистриона, открыто устанавливается вознаграждение за убийство римского гражданина, и наибольшую выгоду имеет тот, кто больше убьет; вознаграждение за убийство врага было не больше, чем за убийство гражданина, и каждый должен был сам оплачивать свою смерть» (П. 28. 1 и 3).

Иными словами, террор морально развращал римлян. И хотя большинство их в расправах не участвовало, они привыкали к тому, что жестокость, произвол и несправедливость даже в таких крайних формах вещи вполне обычные и безнаказанные. «Плохая политика портит нравы», – как сказал поэт. [1269]Платоновский Сократ рассуждал о том, что заботящиеся о государстве должны «сделать сограждан как можно лучше. Ведь без этого… любая иная услуга окажется не впрок, если образ мыслей тех, кому предстоит разбогатеть, или встать у власти, или вообще войти в силу, не будет честным и достойным» (Горгий. 513е – 514а). Если соотнести эти слова с делами Суллы и его сторонников, то остается лишь горько улыбнуться – о какой честности и о каком достоинстве могла тут идти речь? Царило право сильного, декларации о необходимости наказать марианцев вряд ли воспринимались всерьез – просто те, кто взял верх, пользовались правом победителя и делали что хотели. Конечно, при Марии и Цинне происходило много неприятного, но чтобы такое?!

Подобным образом понимал случившееся и Саллюстий: «Все начали хватать, тащить; один желал завладеть домом, другой – землями, причем победители не знали ни меры, ни сдержанности и совершали против сограждан отвратительные и жестокие преступления… Удачи ослабляют дух даже мудрых. Как же, добившись победы, могли оставаться умеренными люди с испорченными нравами?» (Заговор Катилины. 11.4 и 8). Падение нравов не происходит само по себе, оно начинается, когда для того появляются благоприятные условия. И Сулла, безусловно, этому способствовал.

Слово «проскрипции» стало нарицательным. Его стали применять и к марианским репрессиям (Валерий Максим. V. 3. 3; Евтропий. V. 7. 3). А Евтропий, желая выгородить Суллу, дошел до того, что не только назвал проскрипциями убийства, совершавшиеся марианцами, но и умолчал о сулланских. [1270]Но тем он лишь еще раз подтвердил тот очевидный факт, что оправдать их невозможно.

Согласно эдикту о проскрипциях, они должны были закончиться 1 июня 81 года (Цицерон. За Росция. 128). [1271]Но не закончились. Как часто бывало в истории, палачи и доносчики вошли во вкус и продолжали творить свое черное дело без принуждения со стороны диктатора, а иногда и помимо его воли. Между тем гражданская война еще не завершилась. Продолжали оказывать сопротивление многие италийские города – Норба, Нола, Эзерния, Волатерры и, конечно, Пренесте. Марианцы по-прежнему удерживали богатейшие провинции – Сицилию, Африку, Ближнюю Испанию. Туда стекались их товарищи, спасшиеся от резни в Италии.

Однако все это уже не могло изменить главного – Сулла и его приверженцы победили. И новым веским доказательством этого стало падение Пренесте. Возможности обороны города были исчерпаны. Марий попытался спастись по подземному ходу. По одной версии, его убили, когда он пытался выйти наружу, по другой – он покончил с собой вместе с младшим братом Понтия Телезина, когда увидел, что подземный ход занят врагами. Публий Цетег, бывший марианец, а ныне перебежчик, уговаривал пренестинцев довериться Сулле и сложить оружие. Измученные голодом и безнадежностью, они сдались на милость победителей {Ливии. Периоха 88; Беллей Патеркул. П. 27. 4; Плутарх. Сулла. 32.1; Аппиан. ТВ. I. 94. 434). [1272]

Когда голову Мария Младшего доставили Сулле, он саркастически процитировал «Всадников» Аристофана, издеваясь над молодостью консула: «Сначала надо научиться грести, а потом уже браться за руль» (Аппиан. ТВ. I. 94. 435). То, что сражавшийся на его стороне Помпеи командовал армией в еще более юном возрасте, разумеется, значения не имело: своим – можно, врагам – нельзя.