Тогда Сулла приказал начать осадные работы перед двумя легионами, что имело следствием немедленное провоцирование дезертирства: некоторое число солдат Фимбрия нашли безоружными вне лагеря в простых туниках, они братались с легионерами Суллы и помогали им в осадных работах. В такой ситуации Фимбрий собрал тех, кто остался в его армии, и вселил в них уверенность, что он выведет их из этой деликатной ситуации, если они будут неукоснительно подчиняться ему. Но так как его люди повторяли, что не поднимут оружия против римлян и италиков, он попробовал смутить их, взывая к их жалости по отношению к его участи и предрекая, что Сулла может наказать за мятеж. Ничего не помогло, и дезертирство продолжалось. Тогда Фимбрий представил картину: он подкупает какое-то количество трибунов и созывает новое собрание, во время которого подкупленные им офицеры требуют личной клятвы. В такой сильной структуре, как легион, в самом деле, sacramentum, произнесенная в момент передачи полномочий, имела важное значение, потому что она устанавливала юридическо-религиозные связи, которыми нельзя было пренебречь без риска стать проклятыми (sacer) и от которых солдата освобождала только смерть, очередной отпуск или демобилизация. Но эта клятва иногда возобновлялась в некоторых критических обстоятельствах: в основном — коллективно и неожиданно! — они клялись «никогда не бежать из-за трусости, никогда не покидать ряды, если это не для того чтобы взять и собрать оружие, бить врага или спасти согражданина». Военная история Рима украшена драматическими эпизодами, когда войска, которые сначала бежали от врага и находились в трудных условиях, вновь брали на себя обязательства при посредстве этого ритуала, часто по инициативе старого служаки, решившего увлечь своих товарищей. К такого типа операции хотел прибегнуть Фимбрий; но после того как его однополчане потребовали поименной клятвы, назвали первое имя по списку: это был некий Ноний, считавшийся как-никак очень близким к Фимбрию, который наотрез отказался клясться. Рассерженный полководец бросился к нему с оружием в руках и, без сомнения, убил бы его на месте, если бы не был остановлен криком, который подняло войско. Тогда Фимбрий отказался настаивать на клятве.
Между тем стало известно, что он обещал свободу одному рабу, если тому удастся, выдав себя за дезертира, приблизиться к Сулле и убить его. Но так же, как в свое время кимвр, имевший такое же поручение, не смог задушить Мария в доме в Минтурнах, раб не достиг своей цели из-за тяжести задания, которое он, без сомнения, считал святотатством, и был быстро изобличен и арестован. Итак, это явилось для Суллы случаем использовать провал: он отправил нескольких человек распространять новость вокруг лагеря (конечно, неся голову раба на конце пики) и иронизировать над поступком того, кто претендует быть римским полководцем, но не достоин другого имени, чем Афенион, этого ничтожного царя группы беглых рабов из Сицилии, чье царствование длилось один день.
Фимбрий не в силах был соперничать ни в области военного искусства, ни, особенно, в области психологического действия: он решил договориться. Подойдя к краю своего лагеря, он попросил встречи с Суллой. Последний отправил младшего офицера Рутилла. Очень разочарованный, Фимбрий заявил собеседнику о своем сожалении, что он не имеет возможности, какую, однако, имеют отъявленные враги римского народа, разговаривать с самим Суллой; затем спросил, не может ли он достичь достойного соглашения, без сомнения, подразумевалось, что он хочет войти в армию Суллы в ранге, соответствующем его амбициям. Но Рутилл ответил ему, что Сулла, будучи проконсулом Азии, желает, чтобы тот покинул подвластную ему территорию, и облегчит его отъезд: охрана сопроводит его до ближайшего порта, и он сможет отплыть в полной безопасности. Фимбрий, поняв, что он ничего не смог бы добиться от противника, абсолютного хозяина игры, ответил, что покинет провинцию, но более подходящим, по его мнению, способом: тогда Сулла приказал сопровождать его до Пергама. Там вместе с одним из своих рабов Фимбрий проник в святилище Эскулапа, где всадил в себя меч. Так как рана оказалась не смертельной, он попросил своего раба прикончить его, что последний и сделал, прежде чем в свою очередь покончил с собой.