– Сидор Михалыч? – усмехнулся официант. Это был молодой еще парень, по виду – несколько лет как из деревни, однако уже успевший пообтесаться в большом городе. – А ты по какому делу?
– Можешь передать ему записку? – спросил Опалин. Записку он приготовил загодя и, достав ее из кармана, вручил официанту.
– Может, могу, а может, и нет, – ответил собеседник, нагловато глядя на него. Иван понял, что произвел невыгодное впечатление и что от него ждут денег за услугу, и разозлился.
– Ща я тебя арестую и в угрозыск отвезу, – сказал он неприятным голосом, предъявив удостоверение. – Ну?
– Да не надо горячиться, сейчас все сделаем, – пробормотал официант.
Он ушел, унося записку, и, вернувшись через пару минут, объявил, что Сидор Михалыч согласен принять посетителя.
– Пожалте за мной, – сказал официант.
– Нет, – внезапно сказал Опалин, – говорить будем здесь.
– Где здесь-то? Все столы заняты, сам видишь, – официант сделал жест рукой, обводя зал, в котором они находились. – О делах Сидор Михалыч только в конторе говорит.
– И где эта контора? – мрачно спросил Опалин. Само слово отдавало чем-то дореволюционным, то ли купеческим, то ли кулацким, чего он терпеть не мог.
– Да тут рядом, в коридорчике. Два шага.
«Не ходи туда». Что, черт возьми, все это значило? Инстинкт самосохранения трубил тревогу; самолюбие твердило, что, раз уж Иван зашел так далеко, отступать не имело смысла.
– Чеаэк! – заныл полупьяный нэпман за соседним столиком. – Где мою… мое… фрикассссе? – он налег на букву «с», растянув ее до невозможности. – Жду тут, жду… п-панимашь…
– Уже несу, Семен Степаныч, – бодро посулил официант и повернулся к кудрявой, отчаянно накрашенной девушке в открытом платье, которая пробиралась по проходу между столами. – Леля! К Сидору Михалычу… важный гость… Проводи!
– Я у тебя не на посылках, – мгновенно отреагировала девушка, бросив, однако, быстрый взгляд на Опалина.
– Леля! Ну прошу… Сидор Михалыч ждет!
– Иди за мной, – недовольно бросила Леля Опалину и пошла вперед, стуча каблучками и на ходу обдергивая платье. И он, забыв обо всем, двинулся за ней.
– Ты тут работаешь? – спросил он, когда они вышли из зала.
– А? – она остановилась и поглядела на него. – Угум.
– А кем?
– Пою я тут, – сухо бросила она.
Здесь, в коридоре, было слышно, как в зале играет оркестр, и Опалин немного успокоился. Подойдя к ближайшей двери, на которой не было никаких надписей, Леля постучала в нее согнутым пальцем и толкнула створку.
– Сидор Михалыч! Тут к вам гражданин, – задорно прокричала она. – Митя велел доставить, сказал, вы его ждете. Я могу идти?
– Ступай, – ответил изнутри глуховатый голос. Опалин прошел в кабинет, и певичка закрыла за ним дверь.
Сидор и Савва
В небольшом кабинете тускловато горела лампа, и свет ее отражался на начищенном боку громадного самовара, стоявшего в углу. Возле самовара в удобном кресле сидел, широко расставив ноги, плечистый гражданин лет 55 с пышными усами. На растопыренной пятерне он держал блюдечко и с шумом прихлебывал оттуда чай.
За столом напротив двери сидел другой гражданин, помоложе – с маленькой головой, покрытой редкими русыми волосами. Усы у него тоже имелись, но попроще, а на правой руке, которой он лениво листал какую-то книгу, судя по ее виду, бухгалтерскую, выделялся негнущийся большой палец.
«Так… это, значит, Сидор Михалыч Ярцев, – сообразил Опалин. – А чай пьет, должно быть, хозяин, Савва Кутепов».
– Ничего я из твоей записки не понял, – сказал Ярцев брюзгливо, захлопывая книгу и вонзая в Опалина холодный, изучающий взгляд. – Наперед тебя предупреждаю: если вы там в угрозыске задумали какую штуку против меня, вот свидетель, Савва Борисыч. – Он кивнул на хлебавшего чай гражданина. – Я законы знаю…
Из этой осторожной, но не слишком связной речи Иван понял, что Ярцев его побаивается, и воспрял духом. Но тут до его уха донесся топот из коридора, и в кабинет сунулся один из зрителей, которого Опалин раньше видел в бильярдном зале. Физиономия вновь прибывшего сияла непередаваемым удовольствием.
– Там Щеголь петербургского фраера уделал вчистую, – выпалил он, блестя глазами, – что же вы? Такое зрелище!
Город Петроград, бывшая столица, недавно сделался Ленинградом, но название это еще не прижилось, и многие упорно величали его Петербургом – хотя так он именовался вообще, можно сказать, в незапамятные времена, еще до войны с немцами, которая перевернула все вверх дном, вознесла тех, кто был никем, и смахнула, как пыль, тех, кто воображал, что только они одни что-то значат в этом мире.
– Зрелище, зрелище, – хмыкнул Ярцев, косясь на Опалина, – ты вот что: если они снова станут играть, поставь за меня пятьсот. Понял?
– На Щеголя?
– А на кого ж еще?
Гость, должно быть, понял, что он явился некстати, быстро пробормотал, что все сделает, и скрылся.
– Дел у меня невпроворот, – буркнул Ярцев, насупившись. Брови его нависли низко, и когда он хмурился, то становился особенно неприятен. – Ладно. Как тебя зовут-то?
– Опалин. Иван Опалин.
– И зачем ты меня беспокоить вздумал?
– Я Лариона ищу. Который Стрелок.