Суфлер

– Мы – лица звания не духовного и не депутаты, посему никакой неприкосновенности в нас не наблюдается, и прикасаться к нашей персоне никому да не возбраняется же! – лихо парировал неунывающий скульптор. – А угрожал он мне, правда, не буду отрицать. Это из-за его сестры.

– Из-за жены! – с упреком напомнила Александра, едва удерживаясь от смеха. – Ты же сказал, что приставал к его жене!

– А ну да, была там еще и жена! – покладисто заметил Стас. – Да черт с ними со всеми, переночую у Лельки, на Якиманке.

Тут Александра встревожилась. Лелька с Якиманки, также скульпторша, изготовлявшая по преимуществу модели для бронзового литья, была жестокой и отчаянной алкоголичкой, отличавшейся при этом властностью и непримиримым ухарством. Она жила, что называется, с открытыми дверями, к ней приходили, как в кабак, без спроса, и уходили запросто, не прощаясь. Это был черный, безоглядный, беспробудный запой отчаявшейся во всем и во всех широкой бестолковой натуры. Александра относилась к этой женщине со смешанным чувством жалости и брезгливости. Когда-то к Лельке ходил похмеляться и ее супруг, Иван, и всегда это кончалось загулом на несколько суток, потому что вырваться из этой клоаки слабому, больному человеку, не умеющему говорить «нет», было немыслимо. Стас тоже бывал «болен Лелькой», во всяком случае, его визиты к ней кончались плачевно. Скульптор сбивался с пути на неделю, а то и на месяц, заказы оказывались брошенными, несчастная «муза» металась по друзьям, выискивая блуждающего по всей Москве подопечного, хитро скрывавшегося на разных чердаках и в подвалах… Сама же Лелька, всем на удивление, могла работать на самом дне отчаянного запоя. Она лепила модели одну за другой верной, набитой за годы рукой, и никогда не задерживала заказы, которые посылала ей наперебой вся Москва и даже провинция.

– Стоит ли к Лельке? – попыталась вразумить старого приятеля художница. – Помнишь, прошлый раз ты так жутко сорвался… Это же могила, ты ведь разумный человек!

– А куда же мне идти-то, в самом деле? – Стас глубоко затянулся, поморщился, видимо, вновь переживая подробности недавнего скандала, и вдруг удивленно посмотрел на Александру, будто впервые осознав ее присутствие рядом. – Слушай, а что ты на лестнице-то загораешь, в самом деле?

– Подруге ключ отдала, а она куда-то ушла.

– Подруга? – заинтересовался скульптор. – Симпатичная?

– Не в твоем вкусе, – отрезала Александра. – Представь, я имела глупость отдать ей ключ и от своей мастерской, так что теперь ни туда, ни сюда. Это просто ужасно.

– Так иди к нам, Марья тебя примет. – Стас в две глубокие затяжки докурил сигарету и затушил окурок о мраморную истертую ступеньку. Встал, сладко потянулся. У него был самодовольный вид сытого, нагулявшегося по крышам кота, который ничуть не расстроен тем, что вляпался в очередную неприятность. – Переночуешь, если что.

Александра поблагодарила, и скульптор ушел. Женщина осталась сидеть на корточках. Холод становился все более ощутимым. Она начинала дрожать. Все батареи в доме давно пришли в негодность, стекла в подъезде были частично заменены листами фанеры. Это постаралась та же Марья Семеновна, иначе на площадках лежали бы груды наметенного снега. Сквозняки гуляли жесточайшие. Художница встала и со стоном растерла затекшие колени. Приходилось что-то решать, иначе ей, несмотря на закаленность, грозила простуда.

Поднявшись этажом выше, она постучалась в мастерскую Стаса. Дверь распахнулась почти немедленно. Марья Семеновна, взволнованная, растрепанная, издала какой-то звук, явно готовясь произнести речь, но, увидев Александру, запнулась. Художница поняла, что та ждала своего подопечного.

Конечно, во временном пристанище ей не отказали. Марья Семеновна, обычно беспощадно и оскорбительно суровая ко всем особям женского полу, с некоторых пор делала исключение для Александры, относясь к ней более снисходительно. Прежде она ее не переносила, направо и налево рассказывая, как «хитрая бездарь и мазилка Сашка» завладела сперва рукой, сердцем и фамилией гениального «Ванечки Корзухина», а затем и его мастерской. Впрочем, вражда никогда не принимала открытого характера, Марья Семеновна попросту не здоровалась, встречая Александру на лестнице.

Текущий год многое изменил. Он был очень непростым для художницы. Несчастья посыпались, как из черного рога изобилия, да и, судя по тому что происходило сейчас, конца им не предвиделось. Весной умерла ее старая закадычная подруга, которой она бесконечно дорожила, а месяц назад в результате нелепого стечения обстоятельств погиб коллекционер, с которым Александра работала восемь последних лет[2]. Эти две смерти как-то оглушили ее. Она часто ловила себя на том, что смирилась и теперь покорно ждет очередного удара судьбы, заранее принимая его как данное. Возможно, Марья Семеновна заметила подавленное состояние соседки и попросту ее жалела. Впрочем, заглянуть в душу к этой дряхлой и непреклонной «музе» не мог никто, даже ее обожаемый подопечный. Это был сфинкс, не снисходящий даже до того, чтобы задавать загадки.