Суер-Выер и много чего ещё

— Извините, мамзель, — сказал я, смахивая со лба остатки прошлого, — а как насчёт будущего? Нельзя ли какое-нибудь видение оттуда? Ну хоть рюмочку перцовки?

— Пожалуйста, — сказала девушка с персиками, оглядывая меня с каким-то лёгким подозрением, — но тогда вы в будущем эту рюмочку не выпьете. А вдруг у вас в будущем перцовки не предвидится?

— М-да, вот это вопрос, — сказал Суер. — Но давай попробуем. Рискнём. И мне тоже рюмочку! Итак, просим две рюмки перцовки из будущего: одну мне, другую ему.

— Пожалуйста.

Девушка съела персик, с какими-то зловещими брызгами надкусила второй, взяла в руки керосиновую лампу и взболтала её, как бутылку. Из лампы — чёрт подери! — потекла перцовка, да прямо в рюмки. Ровно две штуки по тридцать пять грамм.

Мы с капитаном облегчённо вздохнули и тяпнули.

— Может, по второй? — спросил я.

— Эх вы, — вздохнула девушка, — да что вы всё одно и то же: то вермут, то перцовка, то в прошлом, то в будущем. Я уж думаю: лезут в окно, так, значит, приличные люди, или синьоры, или кабальеро, а эти чёрт знает что — им бы лишь всё выпить в прошлом и в будущем. Подумали бы о душе, о любви…

— Извините, мадам, но и вы — всё персики, персики… Это ведь те самые персики, которые вы ели в начале двадцатого века? Не так ли?

— Увы, это так, — печально вздохнула девушка. А ведь прекрасным, друзья, было её лицо, и глаза такие ласковые, внимательные. Те несколько грубых слов, которые произнесла она, как-то не вязались с этим её великим обликом, и я сказал ей об этом.

— Ничего не поделаешь, — сказала девушка, — поднахваталась здесь, в четвёртом измерении. Да и в окно лезет порой бог знает кто… да и там, на земле, висит картина Валентина Серова, на меня всё смотрят, смотрят. Это ведь ужасно утомительно, когда на тебя всё смотрят, смотрят… Великие артисты и натурщики понимают это, а художники не понимают, им-то лишь бы нас написать.

— Любопытно, — сказал капитан. — Ну а те, про которых написано не на холсте, а в книге?

— Тоже кошмар. Тут ко мне заходила Наташа Ростова. Огрубела, скажу вам. Просто мучается, когда про неё бесконечно читают. Пить стала, опустилась, за собой не следит.

— Печален ваш рассказ, — сказал Суер. — Я и не думал, что в четвёртом измерении такие острые и вполне человеческие проблемы.

— Увы, четвёртое измерение их даже добавляет, — вздохнула девушка. — Легче всего в двухмерном мире, поверьте, ведь я изображена на плоскости. Но удивителен этот самый путь в четвёртое измерение. Он ведёт из третьего во второе, а уж потом в четвёртое.

— Капитан, — сказал я, — девушка с персиками. Пожалейте… Выкиньте меня, к чёртовой матери, в третье измерение, только чтоб я не расшибся. Где там ваша кувалда? Или отвёрткой можно?

— Обойдётесь без инструментов, — сказала девушка. — Печать четвёртого измерения будет лежать на вас ещё пять минут. Смело вылетайте через окно. За пять минут доберётесь куда хотите.

Я глотнул ещё вермуту, схватил персик и кинулся в окно, а за мной сэр Суер-Выер. Как два гордых аэроплана, полетели мы над дверными косяками. Спотыкаясь, наступая на дремлющего мичмана Хренова, благополучно приземлились.

Потом мы долго стояли под окном, на котором всё колыхались занавески, но девушка с персиками так и не выглянула помахать нам на прощанье рукой.

Глава XLVI

Трепет

В тяжёлых плаваньях, в дальних странствиях всякое бывает: голод и мор, жажда пресной воды, миллюзии и фураж. Но поверьте, никто не ожидал, что на семьсот сорок второй день плаванья механик Семёнов вообразит себя флагом.

— Я хочу развеваться! — кричал он, взбираясь на мачту. — Я должен трепетать на ветру, осеняя вас с самых высоких позиций.

Мы терпеливо ждали, когда же он долезет до флагового места.

И вот он долез, сбросил на палубу наш старый добрый флаг и принялся над нами развеваться, всячески называя себя подлинным флагом и частично знаменем с некоторым намёком на штандарт.

— Ладно, — сказал капитан, — в конце концов, мы можем сменить наш старый добрый флаг на механика Семёнова. Пусть Семёнов развевается, пусть будет флагом, — но кто же, чёрт возьми, будет у нас механиком?

Некоторое время мы надеялись, что Семёнову надоест трепетать на ветру, но ему не надоедало.

— В деле трепетанья я неутомим, — кричал он сверху.

— Хрен с ним, пускай трепещет, — сказал Суер. — Уберите в рундук наш старый добрый флаг.

Мы убрали в рундук наш старый добрый флаг и занялись обычными судовыми трудами: пришивали пуговицы, развязывали морские узлы, варили в котлах моллюсков.

Через некоторое время мы и позабыли, что у нас вместо флага механик Семёнов. Трепещет и развевается.

Семёнову это не понравилось.

— Эй, вы! — кричал он сверху. — Поглядите-ка на меня! Смотрите, как я здорово на ветру трепещу.

Но мы не обращали вниманья, насмотрелись уже на его дёрганья и ужимки.

— Вы должны восхищаться своим новым флагом, — орал Семёнов. — А то ползаете, как улитки!

— Давайте повосхищаемся немного, — сказал Хренов, дружок Семёнова, — жалко всё-таки его, дурака.

— Повосхищайтесь, повосхищайтесь, — по-отечески разрешил нам Суер-Выер.

Ну, мы бросили швабры и моллюсков и покричали наверх: