Судья и историк. Размышления на полях процесса Софри

Согласно первым неофициальным данным следствия, просочившимся на страницы газет летом 1988 г., рассказ об аварии изображался как доказательство искренности признаний Марино. Только непосредственный участник преступления был способен точно описать событие, расплывчатые подробности которого за шестнадцать лет до этого оказались обнародованными в прессе так, будто они случились после – а не до – покушения. Марино рассказал на следствии, что тогда спорил с Пьетростефани об этих туманных деталях, появление которых он приписывал намеренному желанию полиции скрыть обстоятельства дела. На самом деле, на что обратил внимание во время прений (15 января 1990 г.; Dibattim., с. 285–286) адвокат Динойя, точные сведения об аварии приводились в газете «Стампа» и в двух других изданиях вместе с небольшими рисунками, объяснявшими динамику происшествия. Тот же Динойя заметил, что Джузеппе Музикко (человек, сидевший за рулем автомобиля «Симка-1000», в который врезался Марино) совершенно иначе описал инцидент, о чем он вновь рассказал на прениях (31 января 1990 г.; Dibattim., с. 921 и далее): «Я припарковал машину, – говорил он, – рядом с метро, но, когда выезжал, на пересечении путей мимо меня на большой скорости промчалась другая машина, задела меня и отбросила в сторону, больше я ее не видел; я остановился и больше ничего не видел»; о покушении, случившемся несколькими минутами ранее, ни слова. Он выезжал, а не заезжал. «Я уже встал на стоянку и собирался с нее выехать», – настаивал Музикко на дополнительном допросе перед инициированным председателем Минале осмотром места происшествия, единственным в течение всего процесса (28 февраля 1990 г.; Dibattim., с. 1961). Что же до краткого диалога с нарушителем, то, по версии Музикко, его вообще не было.

б) Хронология. Вот что делал Марино до убийства, согласно его собственным словам, сказанным в период следствия (Istrutt., с. 12–13) и затем местами скорректированным на прениях (10 января 1990 г.; Dibattim., с. 101 и далее; 15 января 1990 г.; Dibattim., с. 282 и далее). Около 8:00 он подошел к угнанному «ФИАТу-125», тогда как Бомпресси направился «в район, где жил» Калабрези. Оставалось еще много времени: Марино утверждал, что по договоренности ему «следовало оказаться у подъезда [Калабрези] в 8:40». Впрочем, соглашение, которым к тому же Марино в итоге пренебрег, не имело никакого значения. На прениях 8:40 превратились в «где-то без десяти девять, потому что именно тогда Калабрези обыкновенно выходил из дома (проще говоря, было около девяти часов)»54.

Нельзя сказать, что Марино маниакально точен:

Мы условились, что я должен оказаться перед домом без двадцати девять или сразу после этого времени, как можно раньше. Поэтому не то чтобы речь шла о том, что я обязан [? отметка расшифровщика] быть там без двадцати или без пятнадцати девять или точно без десяти девять. Сразу после 8:40, в самое раннее в соответствии с моим собственным расчетом время, принимая во внимание пробки и наличие свободной парковки, мне следовало оказаться на месте. Вот, еще сообщаю, что так или иначе Энрико [т.е. Бомпресси], скажем так, должен был следовать за мной на машине и быть таким образом автоматически готовым действовать одновременно со мной. Я хочу еще сказать, что если бы комиссар Калабрези вышел до того, как мы оказались готовы, дело, несомненно, было бы отложено. Это не факт… То есть нельзя сказать, что я должен был быть там точно без двадцати девять, иначе все бы сорвалось. Мне следовало оказаться на месте без двадцати девять или чуть позже и быть готовым, именно потому, что Луиджи [неидентифицированный сообщник] сказал нам, что с этого момента Калабрези, по всей вероятности, и мог выйти из дома (Dibattim., с. 282).