Судьбы Серапионов

«А что происходит сейчас на литературном фронте — достойно внимания. Хотя и лечишься — все равно последи. По-моему, все просто — надо оставить только коммунистических писателей с уклоном в генеральную линию, а остальных перевести на другое занятие. Тогда мир, тишина и благоденствие водворятся среди нас. А пока что происходят „неполадки“ (некое гнусное словечко изобрели). Кое-кого тащат и ломают руки. Замятина жалко. Некрасивое зрелище, когда „европейца“ и „англомана“ волокут мордой по мостовой. Грубое зрелище… Если на меня будут слишком орать — сложу оружие. Напишу в газету письмо, что временно оставляю литературные занятия. Ну, а если храбрости (а главное, желания скандалить) не хватит, то просто наплюю и действительно брошу писать на годик или два. Очень уж беспокойно получается»[826].

Между тем Федин молчал, как воды в рот набрал. Среди сотен его писем Слонимскому, ксерокопии которых хранятся в ЦГАЛИ СПб (подлинники были возвращены Федину после смерти Слонимского: Федин настойчиво требовал у вдов адресатов возвращения своих писем) — письма о «деле» Замятина и Пильняка нет, хотя как раз 21 сентября Замятин в письме из Москвы сообщил Федину все подробности литкампании, направленной против него и Пильняка. И более того — там был абзац, касающийся Слонимского: «Я не знаю, в Ленинграде ли сейчас Слонимский, но думаю, что ты и сам без него можешь решить, удобно ли говорить о том, что он от моего имени передал „Воле России“ мое запрещение печатать „Мы“. Подтвердить это он, конечно, не откажется (придавши этому удобную для него форму); во всем деле — это обстоятельство существенное и умолчать о нем было бы жаль — о нем нужно сказать»[827]. А 23 сентября Федин подробно сообщил Замятину обо всем, что было на питерском собрании и приложил копию своего заявления о выходе из правления Союза писателей[828]. Ответил он и о Слонимском: «Объяснения твои были прочитаны общим собранием, по его требованию. Таким образом, упоминалось и имя Слонимского. Но ведь ты, отправляя копию своих объяснений в Москву, сам сделал так, что о Слонимском стало известно всем»[829]. 25 сентября Федин записал в дневнике: «Я был раздавлен происходившей 22 сентября поркой писателей. Никогда личность моя не была так унижена. 23-го сентября я вышел из правления Союза, чтобы ни за что и ни под каким давлением не возвратиться»[830].

Несомненно, информацию такого рода Федин уже не вполне доверял Слонимскому и потому не сообщил ему ничего.

Еще некоторое время спустя, 26 сентября 1929 года, Слонимский в письме Федину возвращается к сюжету кампании против Пильняка и Замятина, на сей раз уже высказывая личное суждение: «Мне кажется — издалека видно плохо, — что в Москве дела обстоят скандальней, ибо Пильняк председатель, а Замятин ушел еще весной, и теперь он не член правления»[831]. М. Слонимский — функционер ленинградского отделения Союза писателей, и он не может не порадоваться заблаговременному уходу Замятина из правления Союза, что выводит Слонимского и Федина из-под удара властей; однако этого мало: рассуждая о том, что издатели могут погреть руки на газетной шумихе, Слонимский замечает: «Скажу только, что если Пильняк видит во всем этом „рекламу“ — то он дурак и сволочь» (Последнее слово в аналогичном, политическом, контексте Слонимский употреблял не впервой — двумя годами раньше, по возвращении из Парижа, он употребил его в письме к Шагинян, адресуя Ходасевичу, но тогда М. С. попросила уточнений: «Если будет время, напиши толково, почему Ходасевич сволочь»[832]).

В опубликованных в 1986 году дневниках Федина запись об антизамятинской и антипильняковской кампаниях возникает лишь 24 ноября 1929 года и она уже куда более «взвешенная»: