Первый по времени сюжет относится к аресту Е. И. Замятина в Петрограде в ночь с 16 на 17 августа 1922 года (Замятин был помещен сначала на Гороховую, а затем в тюрьму на Шпалерной; по иронии судьбы в ту самую галерею, где он сидел в 1905–1906 годах в качестве большевика). Целью этого ареста, по-видимому, была готовившаяся высылка крупных российских гуманитариев, которых власти считали своими явными противниками, за пределы страны. 17 августа в расписке, адресованной ОГПУ, Замятин заявил: «Добровольно изъявляю согласие уехать на свои средства в двухнедельный срок в Германию»[813]. В тот же день начальник Особого отдела и член президиума ОГПУ Генрих Ягода[814] распорядился освободить Замятина, а заместитель председателя ОГПУ Иосиф Уншлихт это распоряжение аннулировал[815]. Замятин был освобожден из тюрьмы лишь 9 сентября, видимо, благодаря энергичным усилиям А. К. Воронского и Б. А. Пильняка[816], хлопотавших у Л. Б. Каменева. Борьба против высылки Замятина, организованная его друзьями, возможно и против его тайного намерения уехать из России, продолжалась, потому что в феврале 1923 года намерение выслать Замятина возникло вновь[817]; наверное, существенной для невысылки оказалась организованная Пильняком встреча Замятина с Л. Д. Троцким[818].
Письмо М. С. Шагинян, отправленное из Москвы в Петроград М. Л. Слонимскому явно с оказией, потому что на конверте надпись без адреса; «Михаилу Леонидовичу Слонимскому (
«Срочно.
Вторник.
Передайте жене Замятина, что Воронский был у Дзержинского и этот последний сказал: „Неужели Зам<ятин> сидит? Я протелеграфирую немедленно, чтоб его отпустили“. — И это дало повод Воронскому дать его телеграмму Вам. Сейчас он опять взялся хлопотать, результаты неизвестны. Отсюда еще никто не выслан. Слухи о протесте Германии справедливы. Но говорят, что высылать будут. О Замятине я хлопочу, т. е. говорю, где и кому нужно, что он абсолютно не контр-революционер. Это сейчас имеет больше значение.
Воронский готовит Вам большое письмо[819] (денег у него нет, он даже мне пока ничего не дает!). Мои дела не ахти. Но я добьюсь.
М.
Датой этой записки может быть один из вторников — 29 августа или 5 сентября 1922 года (в любом случае 31 августа «Комиссия тов. Дзержинского» постановила отсрочить высылку Замятина «до особого распоряжения»[821]). Иного следа телеграммы (то ли Воронского, то ли Дзержинского — из текста Шагинян этого не понять) Слонимскому в его архиве сыскать не удалось. Однако если такая телеграмма была, то цель записки Шагинян лишь сообщить (сверх телеграммы с распоряжением об освобождении) некоторые подробности для успокоения жены Замятина; причем сама Шагинян по понятным причинам пользуется не телеграфом, а надежной оказией. Слова о новых хлопотах Воронского относятся, видимо, уже не к освобождению из тюрьмы, а к попыткам отменить решение о высылке писателя из России. С предполагаемой депортацией в Германию российских гуманитариев (согласие германских дипканалов на нее, несомненно, было получено заранее) связаны и упоминаемые Шагинян слухи о протесте — речь идет, надо думать, о протесте неких антибольшевистских сил в Германии.
Следующее по времени упоминание Замятина в переписке Слонимского относится уже к сюжету массированной травли Замятина в СССР, начавшейся в 1929 году. 24 июня 1929 г. Константин Федин из железноводского пансионата «Вид Бештау» шлет длинное письмо Слонимскому[822]. Большая часть этого письма посвящена делам «Издательства писателей в Ленинграде» (Федин и Слонимский были из его главных руководителей):