Судьбы наших детей

— Что? — переспросил молодой цветной солдат, чистивший свою винтовку рядом с Дядькой. — Что ты сказал, Дядька? — Ему было двадцать три года. Его фамилия была вышита желтыми нитками на черной полоске над нагрудным карманом.

Боуэз — вот как его звали.

Если бы в марсианской армии допускались подозрения, Боуэз непременно оказался бы подозреваемым. Всего-навсего рядовой первого класса, а одет гораздо лучше остальных солдат, даже лучше, чем сержант Брэкман. У всех форма из грубой и колючей ткани, небрежно сшитая и мятая, а Боуэзов мундир изящно скроен и сидит как влитой. Но особенно хороши его ботинки: блестят, как ни у кого в армии. И как другие солдаты ни старались, им все равно не удавалось довести свою обувь до такого блеска. Дело в том, что ботинки Боуэза были из настоящей кожи, привезенной с Земли.

— Ты сказал — продавайте что-то? — снова переспросил Боуэз.

— Выбрасывайте «Лунную мглу». Избавляйтесь от них, — пробормотал Дядька. Для него эти слова ничего не значили. Он произносил их лишь потому, что они сами срывались с губ. — Продавайте, — добавил он.

Боуэз сочувственно улыбнулся.

— Продавать, говоришь? О'кей, Дядька, будем продавать. — Боуэз приподнял бровь. — Только вот что мы будем продавать, а, Дядька? — Зрачки его пронзительных глаз как-то по-особенному сверкнули.

Дядьке этот сверкающий взгляд почему-то показался гнусным. И чем дольше Боуэз смотрел на него, тем больше усиливалось это впечатление. Дядька отвернулся и случайно встретился взглядом с одним из товарищей — у того в глазах не отражалось ровным счетом ничего. Даже в глазах сержанта Брэкмана светилась лишь пустая серая тоска.

А Боуэз все сверлил Дядьку взглядом.

— Ты меня не помнишь, Дядька? — спросил Боуэз. Вопрос встревожил Дядьку. Почему-то ему казалось очень важным не помнить Боуэза. Дядьке даже стало приятно, что он не вспомнил.

— Я Боуэз, Дядька. Я Боуэз.

Дядька кивнул.

— Как поживаешь? — спросил он.

— Ну, не могу сказать, чтобы плохо, — ответил Боуэз. — А ты действительно ничего обо мне не помнишь, Дядька?

— Нет, — ответил Дядька. Но легкое покалывание в голове подсказывало, что, быть может, ему и удастся вспомнить, если он очень постарается. Он не стал стараться. — Извини, но я ничего не помню.

— Мы с тобой напарники, — сказал Боуэз, — Боуэз и Дядька.

— Угу, — выдавил Дядька.

— Ты помнишь, что у нас принята система напарников?

— Нет, — ответил Дядька.

— Каждый солдат каждого отделения имеет напарника. Напарники сидят в одном окопе, плечом к плечу идут в атаку, прикрывают друг друга. Если один попадет в беду в рукопашной — другой придет на помощь.

— А-а, — промычал Дядька.

— Занятно, — сказал Боуэз. — Кое-что человек, побывав в лечебнице, может забыть, а кое-что все-таки будет помнить, как бы там ни старались. Тебя и меня целый год тренировали как напарников, а ты об этом напрочь забыл. А теперь вот заговорил о сигаретах. Какой марки сигареты, Дядька?

— Я… я забыл, — ответил Дядька.

— Попробуй вспомнить, — сказал Боуэз, — ты только что говорил. — Он наморщил лоб и сощурился, будто стараясь помочь Дядьке вспомнить. — Мне действительно очень интересно, — мягко, как ребенку, сказал он, — чтó человек помнит после лечебницы. Поднатужься, дружище, вспомни все, что можешь.

Боуэз любил Дядьку — он явно давал это понять.

У Дядьки возникло мрачное ощущение, что они с Боуэзом — единственные настоящие люди в этом каменном бараке, а остальные — роботы со стеклянными глазами, к тому же не очень хорошо сделанные. Даже сержант Брэкман походил на облеченного ответственностью командира не больше, чем мешок мокрых перьев.

— Ну постарайся, Дядька, старина, — вкрадчиво уговаривал Боуэз. — Дружище, ты только вспомни, что можешь.

Прежде чем Дядька успел что-либо припомнить, боль, которая побудила его стать палачом, снова впилась в голову. Но в отличие от того случая приступ не прекращался. А Боуэз с безучастным видом наблюдал, как Дядька уронил винтовку, схватился за голову, завертелся, дико закричал и потерял сознание.

Когда Дядька очнулся на полу барака, друг и напарник Боуэз прикладывал к его вискам смоченное холодной водой полотенце.

Вокруг толпились солдаты. Их лица не выражали ни удивления, ни сострадания. Они, видимо, полагали, что Дядька совершил какую-то глупость и, стало быть, получил по заслугам. Возможно, он допустил грубое нарушение, например стоял так, что силуэт его вырисовывался на фоне неба, или пытался чистить заряженное оружие, или подцепил венерическую болезнь и скрыл это, или отказался выполнить команду, или спал во время побудки, или стоял на посту в нетрезвом виде, или прятал книгу, а то и ручную гранату в своем солдатском сундучке, или же спросил, кто создал эту армию а зачем…

Казалось, только Боуэз был огорчен тем, что произошло с Дядькой.

— Это я во всем виноват, Дядька, — сказал он.

— Что он натворил, Боуэз? — подойдя, осведомился сержант Брэкман.

— Я хотел немного пошутить, сержант, — честно признался Боуэз. — Попросил, чтобы он порылся в своем прошлом. Мне в голову не пришло, что он попытается это сделать.