Судьбы наших детей

Каррам-каррам-каррам-каррамба!
Ррумба-ррумба-ррумба-ррумба!
Рум-ба, рум-ба, рум-ба, рум-ба.
На тум-бе тум-ба, на тум-бе тум-ба, на тум-бе тум-ба!
На тум-бе, на тум-бе, на тум-бе — тум-ба!

Это была пехотная дивизия численностью десять тысяч человек. Они выстроились на обширном плацу, выкованном из железа. Солдаты и офицеры стояли на оранжевой ржавчине, вытянувшись по стойке «смирно». На них была форма из грубой ткани цвета зеленых лишайников.

Никто не подавал сколько-нибудь заметных признаков жизни. Третьим с краю во втором отделении первого взвода второй роты третьего батальона второго полка Первой марсианской ударной пехотной дивизии стоял рядовой, три года назад разжалованный из подполковников. Он служил на Марсе уже восемь лет. Когда разжалованный староват для рядового, солдаты из уважения к его одышке, непослушным ногам и утратившим зоркость глазам дружелюбно величают его Дедом, Папашей или Дядькой.

Так вот, третьего с краю солдата во втором отделении первого взвода второй роты третьего батальона второго полка Первой марсианской ударной пехотной дивизии звали Дядькой.

Дядьке перевалило за сорок. Он был ладно скроен, этакий энергичный здоровяк, смуглый, с чувственным ртом и мягкими карими глазами, которые прятались под густыми кроманьонскими бровями. На бритой голове смешно торчал одинокий чуб.

Вот случай, характерный для Дядьки.

Однажды, когда его взвод мылся в бане, Генри Брэкман, взводный сержант, попросил сержанта из другого полка выбрать самого лучшего солдата. Тот без колебаний выбрал Дядьку — уж очень хороши были у него фигура и мускулы атлета. Брэкман прямо глаза вылупил:

— Черт возьми! Ты что, серьезно? Над ним же весь взвод потешается!

— Не может быть, — изумился сержант.

— Ну какого черта мне тебя разыгрывать, — ответил Брэкман. — Ты только взгляни — он уже десять минут торчит под душем и еще не притронулся к мылу. Дядька, ты спишь, что ли? Дядька!

Замечтавшийся под теплыми струями Дядька вздрогнул и вытянулся, готовый исполнить любой приказ.

— Дядька, возьми мыло, — сказал сержант. — Черт побери, да возьми же наконец мыло!

И вот теперь бывший подполковник, а ныне Дядька стоял на железном плацу по стойке «смирно», в одном строю с другими солдатами. Посреди плаца возвышался каменный столб с железными кольцами. Продетые через кольца цепи накрепко приковывали к столбу какого-то рыжеволосого солдата без погон, без ремня, без воротничка, без белоснежных краг и вообще без каких-либо знаков различия.

Все остальные, включая Дядьку, были одеты по форме. Все остальные выглядели бравыми молодцами.

С прикованным к столбу парнем, судя по всему, должно было произойти что-то чертовски неприятное, чего ему, наверное, очень хотелось бы избежать. Но мало ли чего хочется человеку, закованному в цепи.

Однако рыжеволосый был, видимо, хорошим солдатом и знал, как следует держать себя в подобных обстоятельствах: даже прикованный к столбу, он стоял по стойке «смирно».

Ни жеста, ни слова команды — но все десять тысяч солдат вдруг вытянулись как один.

Так же поступил и приговоренный.

Потом солдаты в строю расслабились, как будто им подали команду «вольно!». По этой команде им дозволялось расслабиться, но нельзя было переступать ногами и разговаривать. Зато они могли немного подумать, оглядеться и побеседовать взглядами, если у них было с кем и чем поделиться.

Гремя цепями, рыжеволосый задрал голову вверх, словно надеясь, что оттуда придет спасение.

Каменный столб был высотой 19 футов 6,53 дюйма и имел 2 фута в поперечнике. Состоял он из кварца, известняка, слюды, полевого шпата, амфибола, а также вкраплений турмалина.

К сведению приговоренного: он находился в ста сорока двух миллионах трехстах сорока шести тысячах девятистах одиннадцати милях от Солнца, и помощь к нему не спешила ниоткуда.

Рыжеволосый парень у столба молчал, потому что солдатам, стоящим вольно, говорить не разрешается. Можно лишь посылать сигналы взглядом. И он посылал в строй эти сигналы, надеясь, что их примут глаза Дядьки, его лучшего друга. И надеялся тщетно.

Ведь если бы даже Дядька уловил эти сигналы, он бы не ответил. Дядька больше не узнавал друга. Дядька только что вышел из психиатрической лечебницы, и память его была чиста, как лист белой бумаги. Дядька не узнавал своего лучшего друга в прикованном к столбу; Дядька не узнавал никого. Даже то, что его зовут Дядька и что он солдат, он узнал, только когда выписывался из лечебницы.

Там, в лечебнице, ему постоянно внушали, что он лучший солдат лучшей дивизии в лучшей армии, и Дядька осознал, что должен этим гордиться. В лечебнице ему говорили, что он был очень болен, но теперь совсем поправился, и Дядька понял, что это — хорошая новость.

В лечебнице Дядька узнал, как зовут сержанта, какие бывают знаки различия и какие порядки приняты в армии.