Судьбы крутые повороты

Толик и Петька сидели друг против друга на печке. Между ними на теплых, засыпанных подсолнечной шелухой кирпичах лежала старая, уже отстлужившая свой век, изрядно потрепанная географическая карта. Человек со стороны, случайно взглянув на их позы и лежавшую перед ними карту, мог подумать: «Вот это детки!.. Вот это умники!.. Даже на печке занимаются географией…» Но Петька и Толик занимались не географией. Они играли в «тараканьи гонки». Эту игру они придумали сами и всегда прибегали к ней, когда между ними вскипал спор. Сегодня они еще с утра по дороге в школу поспорили, кому вечером поить скотину и притащить в дом два ведра воды. Толик до хрипоты в голосе доказывал, что если вчера скотину поил не Петька, а он, то сегодня очередь Петькина. Петька, сжимая кулаки, тряс ими перед носом Толика и призывал его вспомнить, что позавчера и «тритёдня», когда Толика бил кашель, два дня подряд скотину поил он. Чтобы как-то схитрить и вывернуться, положенный на лопатки доводами брата Толик находил в споре лазейку, припоминал Петьке, что «тритёдни» он тоже не сидел сложа руки, а занимался работой «почижалей», чем таскать из ближнего курдюковского колодца воду: почти весь вечер пилил с Мишкой дрова.

Видя, что спор не приведет ни к чему хорошему, Толик предложил решить вопрос по-мирному:

— Давай сыграем на тараканах.

— Давай! — обрадовался Петька.

Тут-то они и расстелили между собой старенькую заляпанную чернилами географическую карту. Суть игры состояла в следующем. Каждый из играющих ловит себе облюбованного прыткого таракана, которые на теплом печном чувале, на потолке и на стене ходили табунами. Каждый выбирал такого таракана, чтобы он в беге был проворным, потом втыкал ему в зад тоненькое перышко, торчащее из подушки. Играющие отпускали своих «рысаков» в центр карты и наблюдали… Вот тут-то и разгорались самые жгучие страсти. В эти минуты каждый из играющих, кто молча, а кто с понуканием, старался послать мечущемуся по карте своему избраннику всю свою внутреннюю энергию. Победителем считался тот, чей таракан первым пересечет границу карты и вырвется на волю.

А я, примостившись в горенке к окну, выходившему в палисадник, мыслями витал в других мирах, на других материках, в других пространствах. Не обращая внимания на равномерный глухой стук топора о днище долбленого корыта и на доносившиеся из кухни всхлипы лопающихся пузырей теста в квашне, над которой с засученными рукавами склонилась бабушка, забыв обо всем на свете, я погрузился в трагедию преданного родными дочерьми короля Лира. Три дня назад учительница литературы, у которой я ходил в «любимчиках», дала мне изрядно зачитанный том трагедий Шекспира, обернутый в пергамент. Попросила при этом, чтоб книгу никому не давал и, порекомендовала начать с «Короля Лира». И вчера я до полночи пролежал под столом в горенке, завесившись овчинным тулупом и скатертью, чтобы слабенький свет коптилки не был виден с кровати родителей и с топчана бабушки. Под столом читал я по ночам уже не раз, когда попадалась в руки интересная книга. В доме не было керосина, освещалась изба фитильком из толстых суровых ниток, плавающем в сале-ворвани, опущенном в щербатое блюдце.

Шестилетняя Зина одевала в тряпичные лоскуты деревянную куклу, раскрашенную мною цветными карандашами. Сидя на сундуке, она так увлеклась своим делом, что не обратила внимания на стук в окно.

Итак, в этот злосчастный день все мы были заняты своим делом, когда чужие голоса на кухне и ржанье вороного рысака у ворот донеслись до моего слуха. Я посмотрел в окно и в первую минуту ничего не понял. А когда перевел взгляд на дверной проем и увидел в кухне двух затянутых в ремни портупей милиционеров, аккуратно вложил в книгу закладку и положил ее на этажерку. Воображением, мыслями я витал еще в разбушевавшейся стихии рядом с мечущимся в душевных страданиях Пиром. В ушах еще не затихли раскаты грома и шум морского прибоя.

Окончательно я пришел в себя лишь тогда, когда лейтенант (а он по лицу, по высокому росту и по командирской форме выглядел гораздо внушительней и начальственней, чем низкорослый рябоватый сержант с тремя треугольниками в петлицах) крикнул:

— Эй, вы, псара!.. А ну, выметайтесь на улицу! С полчаса поиграйте в бабки или чехарду-езду, пока мы будем работать!

После этой команды все мы застыли. Мой испуганный взгляд чем-то не понравился лейтенанту.

— Тебе что, неясно? Марш на улицу!..

— Зачем? — голос мой дрогнул.

Видя, что его дальнейшие распоряжения я, может, дерзну и не выполнить, лейтенант прошел в горницу, склонился надо мной и проговорил сквозь зубы:

— Тебе что — особое приглашение?

Только теперь я понял, что не подчиниться этому начальнику нельзя — будет плохо и мне, и родителям.

Толик и Петька так и не успели пустить своих тараканов в бега. Один вид милиционеров и резкие, отрывистые распоряжения лейтенанта сразу же погасили их споры. Мишка, так и не вытаскивая из корыта топор, молча вышел из избы со своим хозяйством, прижав его к груди. За ним, сгорбившись, как старички, направились Толик и Петька. Последним из избы выходил я.