Судьбы крутые повороты

По мере успешного наступления наших войск на всех фронтах настроение солдат становилось веселее, все увереннее. Расстояние до Варшавы сокращалось, а за Варшавой был Берлин. Свои предрассветные залпы по вражеским позициям мы совершали, словно священнодействуя. Вот тогда-то, в те победные дни успешного продвижения наших войск, я истинно поверил в реальность гениальной строчки великого поэта «есть упоение в бою». На фронте я много раз бывал под бомбежкой и под артобстрелом. И к этой «музыке» летящей над головой смерти относился по-разному. Вначале я никак не мог понять, почему бомба, падающая с неба, действует на нервы лежащего в окопе солдата не просто угнетающе, а сковывает человека в безотчетном страхе, вдавливая его в землю, почему-то заставляет его крепко обхватить голову, словно защищая только ее. Но к шелесту пролетевшего над головой снаряда я относился спокойнее, потому что в 9 классе, изучая физику, знал, что скорость летящего снаряда намного больше, чем скорость свободно падающего тела, а из опыта бывалых фронтовиков был осведомлен, что если снаряд над головой шелестит, значит, он уже где-то разорвался. Значит, он тебя не убьет. А потому надрывный, усиливающийся вой бомбы, которая разорвется не совсем близко от тебя, солдат нервами своими воспринимает обостреннее, сливаясь грудью и локтями с землей, к которой он приник. Видел я и таких молодых отчаянных сорванцов, которые, играя со смертью в поддавки, картинно, в полный рост возвышаясь на бруствере, наблюдали за разрывами бомб или снарядов, и делали это до тех пор, пока окрик командира не заставлял их нырять в окоп. Но это уже признак натуры, отчаянной и бесстрашной.

По мере приближения передовой линии к польской границе, мы, солдаты, замечали, что если выразиться языком экономической географии, народонаселение фронта все увеличивалось и сгущалось. На дорогах Пруссии становилось все теснее и теснее. Танки, как правило, двигались по обочинам, кустарники и мелколесье им были не помехой. Царица полей — пехота почтительно уступала место для движения «богам войны»: тяжелым орудиям, самоходкам и нашим гвардейским минометам. И все-таки упоение пиршеством боя при штурме Варшавы я не испытал.

В середине сентября меня неожиданно вызвали в штаб бригады, и начальник штаба сказал:

— Командируем тебя, Лазутин, учиться во Второе гвардейское минометное артиллерийское училище. Таких ракетных военных училищ в нашей стране пока только два: в Москве и в Омске.

Видя мою огорошенность, полковник предложил мне присесть.

— Ты растерялся? — спросил полковник. — Но ничего, когда-нибудь это наше доверие ты оценишь по-настоящему. Ракетное оружие — это оружие будущего. Командовать этим оружием должны высококвалифицированные талантливые командиры. Твою кандидатуру предложил командир дивизиона майор Шмигель.

При этом он как-то особо подчеркнул: — Если успешно закончишь училище, мы тебя через отдел кадров ракетных и артиллерийских войск заберем к себе в бригаду.

Из штаба бригады я вышел словно хмельной. Как-то все сразу, в одну кучу смешалось: и гвардейское минометно-артиллерийское училище, по окончании которого я стану офицером, и почти заверение начальника штаба забрать меня в 22-ю минометную бригаду. Саше Загороднюку я сказал, что меня направляют в училище. Завистливым человеком Сашу Загороднюка, этого высокого, статного красавца, назвать нельзя. В душе его гнездилось больше благородных чувств, чем чувств, грешащих даже малейшими признаками зависти, но все-таки он удивился, почему выбор для командировки на учебу в Омск пал на меня, а не на него, который участвовал в боях на Прохоровском поле, на Орловско-Курской дуге?

Простившись с батарейцами своей боевой установки, я зашел в палатку парторга дивизиона, уже знавшего, что меня командируют в Омское училище, поблагодарил за доверие, которое он оказал мне своей рекомендацией, и спросил его, что мне с ней делать.

— Вступай с ней в партию в училище. Сейчас есть указание из Центрального Комитета партии о том, что в штатской жизни фронтовые рекомендации в партию действительны. Так что с Богом, Ваня, по-братски желаю тебе успеха и счастья. Пиши, когда поступишь.

Зашел я и в палатку майора Шмигеля, чтобы проститься с ним и поблагодарить за такое участие в моей судьбе. Его в палатке не было, по какому-то срочному делу он был вызван в штаб дивизии.

Теперь уже не помню тот небольшой белорусский городишко, до вокзала которого нас с Сашей довез шофер майора Лютова. Грустным было это расставание. Уже в вагоне Саша распечатал заткнутую тряпицей бутылку самогонки и мы выпили на прощанье.

За дорогу до Омска много дум пронеслось в моей голове. И одной из них была печальная мысль сожаления, что мне не пришлось со своими батарейцами участвовать в штурме Варшавы и расписаться на стенах Рейхстага. Наверное, с молодых еще лет я несу в душе своей честолюбивые желания.