Судьбы крутые повороты

Этот день наступил. День, который я считаю своим фронтовым крещением. Боевую машину я заряжал на запасной позиции, вместе с расчетом ехал на ней на огневую позицию, где должен был произойти залп. Но об этом солдат не знал. Об этом знали командиры. Они выполняли приказ, у них была карта той местности, где находилась огневая позиция. Я вместе с солдатом Пережогиным лежал в одном окопе и видел огненный вал, взметнувшийся над боевыми установками и устремленный в сторону врага. Туда ушли наша пехота и наши танки. Они завершат то, что начала наша огневая мощь осколочных и фугасных снарядов.

Хотел бы особо отметить два состояния души. Ночью перед нашим предстоящим утренним залпом, который даст дорогу пехоте и танкам, и во время самого залпа, когда лежишь в окопе и ощущаешь, словно вал этого огня идет не просто с машин, а хлынул из твоей души в ту сторону, откуда идет неприятель, чтобы тебя убить, — в эти секунды инстинкт защиты перерождается в инстинкт победного уничтожения врага. Это состояние солдатской души походит на состояние ликования, на состояние торжества. Однако, учитывая, что многое из своей личной фронтовой жизни, из боевой жизни я передал частичками, эпизодами действующим лицам моих романов и рассказов, которые много раз были изданы в книгах, то я не буду повторяться, чтобы не обкрадывать самого себя. И не намерен нарушать железное правило логики, как выражено в римской формуле non bis datum — «не дважды об одном и том же».

Характерной особенностью боевых действий гвардейских миномётных частей «Катюш» является то, что до тех пор, пока на направляющих лежат боевые снаряды, они представляют собой огневую мощь, но, отстрелявшись, после залпа для расчета боевой установки главным и почти единственным средством ведения огня является автомат с обоймой патронов. Солдат-ракетчик становится практически солдатом-пехотинцем. И чтобы избежать бомбежки или артобстрела, нужно вовремя смыться и уходить на запасные позиции, где есть маскировочные средства и возможность вновь зарядиться и ждать новых команд.

И все-таки некоторые эпизоды из окопно-блиндажной и боевой жизни не могу не вспомнить. В Речице, где больше двух месяцев дислоцировалась наша бригада, мы с Сашей Загороднюком и солдатом Пережогиным были переведены из дома, где проживали вместе с бурятскими артистами, на другую улицу к одинокой старой бабушке, у которой, кроме картошки и свеклы, в погребе не было ничего. Печку она топила через день старыми, полусгнившими жердями от изгороди. Жалко нам ее стало, мы привезли ей с окраины города разрушенный немецкой бомбежкой сарай, перепилили с Сашей бревна, а Николай Пережогин переколол чурбаки: Поленья сложили в сенках и были рады, когда бабушка нас заверила, что дров этих ей хватит до лета.

Рассказы о зверствах немцев спокойно слушать мы не могли. Из полученного нами на троих сухого пайка бабушка варила суп, из муки пекла блины и делала затируху. Жалела она нас, жалела той сердечной материнской жалостью, которая, как мне кажется, присуща только славянским крестьянкам. Стирала наши портянки, сушила их и каждое утро ставила самовар. А когда у простуженного Саши Загороднюка чирьи на шее слились в единый карбункул, и он от невыносимой боли не находил себе места и никак не хотел ложиться в полевой походный госпиталь, бабушка достала из сундука целый рулон льняного волокна, распушила его и заставила Сашу лечь на широкую лавку, велев при этом расстегнуть пуговицы на груди гимнастерки. Почти двухметровый Саша ее приказания выполнял послушно, как ребенок. Невесомый распушенный пучок льна бабушка прикладывала Саше на затылок к шее, подносила к нему зажженную лучину. Лен вспыхивал, образуя огненное облако. Бабушка беззубым ртом шептала какую-то молитву, крестила Сашу и гасила пламень огня чистым полотенцем. Так длилось до тех пор, пока облачко роспушенного льна почти не сгорало совсем. Эти народные процедуры она проделывала три раза в день: утром, в обед и вечером. Когда в один из вечеров к ее избушке подошла санитарная машина и военфельдшер приказал Саше собираться в госпиталь, он наотрез отказался. При этом заявив: «Возьмем Варшаву, вот там и лягу в госпиталь, если не лягу в землю».

Перед тем как бригаде изменить дислокацию, мы скинулись по 50 рублей и передали эти деньги бабушке, потому что кой-какой базарчик в Речице все-таки был. И были очень растроганы, когда узнали, что на эти деньги бабушка в местной церквушке купила три маленькие иконки Георгия Победоносца, чтобы на прощанье благословить нас и подарить их нам. Так она и сделала. По формату эти бумажные иконки, наклеенные на тонкую картонку, были не больше игральных карт, так что мы их без труда попрятали кто во что: я в комсомольский билет, Саша Загороднюк — в кожаный кошелек, а Николай Пережогин — в небольшой альбом фотографий, который он хранил в своем солдатском мешке.