Судьба цивилизации

И в этом ключ в понимании нами реальности – и всего остального, разумеется, тоже. На самом деле всё, что мы видим – это конвенция о том, на что, как и когда смотреть и что при этом воспринимать, думать, ощущать. Даже если и наблюдается некоторая доля расхождений и диссидентства, она никогда не превышает определённых пороговых значений, которые бы разрушили эти договорённости, тем самым подставив под удар всю культуру.

Но этого и не происходит. Человек по своей природе – это весьма конформистское создание, в высшей степени зависящее от мнения своих соседей и от того, как они себя ведут и что переживают. Любое исключение из коллектива – как репрессалия против инакомыслия – чувствуется как физическая боль и всячески избегается. Да и вообще последнее для нас не характерно, ведь мы на генетическом уровне являемся социальным видом. Но при чём тут категория естественного? Есть дополняющих друг друга объяснения.

Первое. Это более чем нормально полагать то же самое, что и все окружающие. Если в группе есть согласие, скажем, по поводу неприемлемости абортов, то и лучше, и безопаснее, и разумнее считать точно так же. Более того, всегда находятся оправдания подобным воззрениям, какими бы дикими, страшными, пугающими и отвратительными они ни были – в принципе есть смысл говорить о том, что именно такие обычно наиболее фундированы, а более приемлемые, т.е. такие, которые бы не вызывали отторжения извне, оставляются без особого внимания, между прочим, в этом состоит общее, что есть у всех культур.

Это хорошо демонстрируется историей. Так, например, очень долго роль женщины в рамках цивилизации, по сути, сводилась к роли ходячего и управляемого мужчиной-владельцем инкубатора детей – желательно при этом мальчиков, что выглядит нелогично, ведь непонятно, кто будет рожать в дальнейшем – что объяснялось некой – конечно, мифической – низшей природой прекрасной половины человечества – между прочим, это обозначение несмотря на свою внешнюю привлекательность тоже из патриархального репертуара. То же касается и примера с отрубанием фаланги мизинца. Всегда можно представить дело так, что полный палец некрасив, свидетельствует о недостатке или дефекте, порочен и вообще ненормален. – это слово, как и его антоним так часто используются, что порой теряют какое бы то ни было содержание

Стоит ещё раз это повторить. Даже если мы и обнаруживаем какие-то разногласия между членами того или иного коллектива, то мы скорее выдаём желаемое за действительное, нежели чем указываем на нарушение принятого пакта. Раскольники – это часть естественного положения вещей, и очень редко они действительно выпадают из общего целого – таковы, например, психопаты, социопаты, отчасти аутисты, но это уже биология и генетика, а не социальный порядок.

Последний по определению включает в себя девиации и отклонения, абсорбируя их и зачастую создавая. Мы всё-таки отличаемся между собой и нам нужны ниши, в которых бы мы чувствовали себя относительно комфортно. Если группа невелика, то и диапазон расхождений довольно мал, потому что всегда можно заставить – в том числе и сугубо физически – человека согласиться с остальными. Если она большая, то такие зоны куда многочисленнее и разнообразнее, но это не означает того, что они не ограничены сами в себе. Это поднимает очень интересный вопрос о том, сколько усилий требуется для того, чтобы убедить нас в чём-либо. Краткий ответ говорит о том, что относительно мало, а то и вовсе никаких.

Это объясняется тем, что мы рождаемся и растём в уже готовом мире. Если нашему взрослению не сопутствуют кардинальные общественные трансформации, то всё проходит гладко и без шероховатостей. Поскольку ребёнок не в состоянии сгенерировать своё мировоззрение самостоятельно, он или она неизбежно впитывают те идеи, которые на него или неё обильно изливают уже социализированные окружающие, считая их естественными и обычными – и в каком-то смысле так оно и есть, принимая во внимание то, что обстоятельства подталкивают нас не в любом направлении, а по ряду, условно выражаясь, избранных.

Вместе с тем не надо наивно верить в то, что человеческие культуры резко отличаются друг от друга. Они разнятся в частностях, но не сущностных нарративах. Даже если и случаются какие-то потрясения и революции – неважно, в какой области – преемственность никуда не девается, просто она становится менее заметной. В конечном счёте, мы не в силах за раз избавиться от родного языка, от кулинарных пристрастий, от традиций и обычаев и т.д., и т.п., и требуются поколения, чтобы это стало новой реальностью – да и то, как правило, в других условиях, как, например, у детей и в среде эмигрантов. И это подводит нас ко второму объяснению.