Судьба по-русски

Тут из памяти вдруг выплыло, как однажды высокий правительственный чин, открывая торжество по случаю награждения орденами и медалями деятелей культуры, стоя за столом президиума, поднял поближе к глазам лист бумаги, заранее кем-то для него приготовленный, заглянул туда и, осмотрев присутствующих, сказал:

– Здравствуйте, товарищи! – Снова зыркнул в бумажку. – Поздравляю вас с наступающим великим праздником!..

И так он мотал вверх-вниз головой, пока не закончил краткое вступительное слово. Кажется, с того момента у меня особенно сильно разыгралась аллергия на «речи по бумажке». Потому в трубку я ответил:

– Не буду я писать свое выступление. Продумаю и выступлю так, без чтения.

Сказав это, почувствовал, что плохо скрыл свое раздражение.

– Хорошо, хорошо, – смягчился голос из горкома, – об этом мы подумаем, посоветуемся. Но текст надо представить. Ждем.

Сутки лихорадочно размышлял: «Что и как?!»

Позвонила секретарь МК по идеологии:

– Евгений Семенович, что-то не видно текста вашего выступления…

– Пожалуйста, умоляю вас, избавьте меня от чтения речи.

– Ну, такой порядок… Так полагается… – мягко, хотя и несколько снисходительно, убеждала секретарь.

Я, как мог, продолжал сопротивляться.

– Ну, представьте себе: вам объясняются в любви и смотрят не в глаза, а в бумажку!..

К счастью, мой экспромт она приняла не так, как ее помощник.

– Какой ужас!.. – воскликнула секретарь по идеологии и долго смеялась. – Ну ладно, так и быть. Но все-таки, хоть вкратце расскажите, о чем хотите говорить. Поймите, мне ведь тоже надо докладывать. – Ее доверительная интонация размягчила меня.

– О чем буду говорить? – переспросил и признался: – Да о любви же! О том, как женщины воевали, как трудились, как лечили, как кровь сдавали раненым, как умеют они терпеть…

– Ой-ой, Евгений Семенович, – вздохнула она. – Ну ладно, рискнем. – По-доброму благословив меня, она рискнула на бесконтрольное выступление артиста. Без цензуры, так сказать.

На сцене Большого, за кулисами, среди знатных женщин страны царило хоть и приглушенное, шепотливое, но оживление: объятия, рукопожатия, поцелуи, улыбки…

Только я успел благодарно поцеловать руку знаменитого хирурга Зои Сергеевны Мироновой, в свое время лечившей меня, как откуда ни возьмись двое «в штатском». Вежливо, но упруго-настойчиво они оттеснили меня в глубь сцены, шепнув: «За нами». Я, подпираемый ими с боков, послушно пробирался через возбужденную толчею. Вдруг слышу голос Валентины Терешковой:

– Евгений Семенович, сядем рядом!..

Опыт высиживать скучные доклады у нас уже был, но не успел я и словечка ей сказать, как «штатские» настойчиво повторили: «За нами!»

Подвели меня к правой кулисе, поставили у второго президиумного ряда, скомандовали:

– Стоять здесь. Когда и где надо сесть, скажем!

По чьему-то велению ряды на сцене (кроме передних двух) быстро и бесшумно заполнялись женщинами – гордостью и красой Москвы. Пространство вмиг засверкало, словно южное ночное небо звездами, орденами и медалями.

– А мне куда?

– Стоять!

К первому ряду на сцене вышел, стараясь выглядеть бодреньким, Леонид Ильич Брежнев. За ним – члены Политбюро. Во второй ряд потянулись кандидаты в члены Политбюро и секретари ЦК.

Долго и бурно народ и партия стоя аплодировали друг другу. Сели.

– Ваше место крайнее во втором ряду. – «Штатские» легонечко вытолкнули меня на сцену.

Я оказался рядом с М. С. Горбачевым, тогда только-только вошедшим в верха государственной элиты.

Доклад, выступления – и все по написанному. Я, честно говоря, даже струхнул: у всех ораторов так это стройненько получается, а меня, не дай Бог, понесет… Все-таки бумажка – это дорожка…

Встала «моя» секретарь МК. Я понял – пошла на риск.

– Вас приветствует…

Михаил Сергеевич шлепнул меня ладошкой по коленке, сказал:

– Давайте! По-нашему, по-казацки!

До трибуны было всего три-четыре шага, а шел я, как мне показалось, вечность. Помню начало:

– Милые женщины!.. Я пришел объясниться вам в любви!..

Поскольку речь часто прерывалась аплодисментами, это горячило меня и подстегивало…

Из-за спины услышал знакомое причмокивание и голос Леонида Ильича.

– Это кто говорит? – спросил он довольно громко.

Ему проокал М. А. Суслов:

– Это говорит артист… – Через еле заметную паузу он назвал мою фамилию. Наверное, заглядывал в бумажку. А может, мне это только так показалось…

– Хорошо говорит, – похвалил генсек.

В антракте, перед праздничным концертом, ко мне подошла «моя» секретарь и, нисколько не смущаясь своего волнения, спросила:

– Слышали, как вас принимали? – Я кивнул, что «да». – Ну, и мне полегчало, – призналась она, очаровательно улыбнувшись.

Я тогда подумал: надо же – человек облечен властью, положением, слывет строгой, волевой… А на поверку оказалось хрупкое, ранимое существо…

Зачем вы играли?

В такой категоричной форме мне неоднократно задавался, устно или письменно, вопрос о сыгранной мною в фильме «Солдаты свободы» роли Л. И. Брежнева. А то и похлеще спрашивали: «Как вас угораздило это играть?»…