Судьба по-русски

– Молодец, сынок… Мужской у тебя характер. Но сейчас вам надо торопиться в Москву. Саше надо в школу, он и так уже опоздал, да и папа вас ждет не дождется… Савелий Иванович, ты уж проследи за посадкой…

– Не сомневайтесь, – ответил тот с грустинкой.

Прощально козырнув, командир сказал мальчикам:

– Берегите маму, мужики. – Потом обратился к Рае: – Если не затруднит, по прибытии дайте хоть как-нибудь знать о себе…

– А куда дать знать? – спросила Рая растерянно.

– А прямо: Белоруссия, «Косолапому». – Он еще раз поднял ладонь к шапке-ушанке и быстро пошел к ожидавшему его смершевцу.

Рая и Савелий видели, как, удаляясь, мужчины о чем-то горячо говорили, особенно горячился капитан – его жесты были резкими.

«Нашептывает, гад», – подумал Савелий, но вслух этих слов не произнес.

Рая положила свою ладонь на руку Савелия, с трудом начала:

– Савелий, милый… Я не знаю, как выразить вам нашу благодарность…

– Погодите… – От смущения, от чувств к Рае он не мог говорить, потом сказал скороговоркой: – У меня есть просьба. В Крюково, под Москвой, живут мои родители… Если, конечно, живы… Там ведь страшные бои были… – Савелий протянул Рае письмо, конверт-треугольничек. – Если случится оказия, передайте это… И на словах скажите, что, мол, все хорошо… Медалью награжден. А что хромаю – не надо…

Хотя летчик и сказал, что до Москвы рукой подать, но летели они долго и беспокойно: от маневров над линией фронта их трясло, болтало. Гриша и Саша, уставшие от впечатлений, уснули сразу, как только самолет набрал высоту. И им не пришлось видеть и пережить то, что испытала их мать – зенитный обстрел. Когда вокруг самолета рвались снаряды и мотор ревел на предельной мощности, когда летчик старался вырваться из огненной зоны, Рая думала об одном: «Только бы сыновья увиделись с отцом!» Свою судьбу она предчувствовала…

Наконец самолет заскользил по посадочной полосе подмосковного военного аэродрома, подрулил к большому деревянному зданию. Оттуда быстро вышли трое мужчин. Рая напряженно высматривала среди них Геннадия. Она узнала бы его и в темноте, но… Мужа среди встречавших не было.

Летчик передал какой-то пакет одному из военных. Все они были явно не партизанского вида – в ладно пригнанных шинелях, хромовых сапогах, скрипучих портупеях. «Штабники» – сразу определила Рая. Шли к зданию, подгоняемые осенним ветром, быстро, почти бегом.

– Мама, где мы? – сонно спросил Гриша.

– В Москве, мальчик, – ответил ему тот, что спрятал за борт шинели пакет.

Вошли в помещение, подполковник (теперь, при свете, хорошо читались «шпалы» в петлицах) распорядился:

– Мальчики пусть пока посидят в другом помещении, в «красном уголке», а мы с Раисой Израилевной побеседуем здесь. Небольшие формальности.

Он открыл дверь в кабинет. Вскрыв пакет, долго перелистывал бумаги, присланные смершевцем, цокал языком, качал головой. Потом сказал:

– Дайте мне ваши документы – паспорт и прочее.

– В первый день войны наш военный городок подвергся бомбардировке… В доме все сгорело… Кроме одежды, которая на нас, ничего нет, – обреченно, смотря куда-то вдаль, ответила Раиса.

– Ну, что ж, я оставлю вас на несколько минут. – Подполковник вышел.

Раиса сидела не двигаясь. Ее не оставляла мысль: почему Геннадий их не встретил? Она-то – ладно… Приговор себе она уже вынесла. Но дети?! Ведь это его сыновья приехали!..

Тем временем в «красном уголке» мальчиков «просвещал» майор, один из тех, кто их встречал. Сначала он показал им портреты вождей, занимавшие большую часть помещения, потом все вместе изучали типы боевых фашистских самолетов…

Подполковник вернулся.

– Пожалуйста, Раиса Израилевна, пройдемте со мной, – сухо, но вежливо пригласил он.

Рая подумала: «Ну, вот и конец – арест. А детей доставят Геннадию».

В конце коридора, покрытого красной дорожкой, они остановились перед табличкой «Зал заседаний».

Подполковник открыл дверь.

– Прошу!

– Я хочу видеть детей…

– Сейчас увидите, входите.

Рая почувствовала тяжесть в ногах, сердцебиение, но пересилив себя, вошла. Перед ней стоял красивый, не по военному времени холеный генерал. Это был он – Геннадий…

Не сводя глаз друг с друга, они долго стояли молча. Очень долго. На гладко выбритых щеках генерала Садырина то появлялись, то исчезали красные пятна, глаза горели злобой.

– Как жила, Раиса Израилевна? – тихо, едва сдерживая себя, спросил муж.

– Детей наших спасала…

– Врешь! – в бешенстве заорал генерал и швырнул на стол бумажные листы, знакомые ей по допросу там, в отряде.

Не проронив ни слова, Рая медленно опустилась на стоявший рядом стул, склонилась к столу. Видела только, как мелькали перед ней начищенные до блеска сапоги и малиновые лампасы… Теперь ей было все равно… Лучше бы он ее застрелил.

Вышагивая по ковровой дорожке, Садырин не стеснялся в выражениях. Она услышала все: и то, что он проливал кровь на фронте, и то, что она – фашистская подстилка, и то, что ее национальность мешает его карьере… Припомнил и то, что она кокетничала со всеми офицерами в гарнизоне…

Рая молчала.